Когда Аллахяр выехал из караван-сарая на улицу, здесь царило оживление. Нанятые мальчишки, цирюльники, сапожники, чистилыцики обуви, словно соревнуясь, один перед другим, чистили тротуары.
Аллахяр слез с коня, привязал его к дереву, снял хурджин. В магазине его встретили приветливо, как старого и уважаемого покупателя. Он купил рису, кишмиша, сушеных абрикосов - всего набралось пятьдесят фунтов, - а для матери купил еще вышитые чувяки. Приторочив хурджин, снова поднялся на коня.
Солнце совсем склонилось к закату. Улицу перечертили длинные тени. Перед магазинами и мастерскими жестянщиков и лудильщиков сверкали на уходящем солнце жестяные печки, миски, кувшины, разная утварь. Здесь от ударов молотками по жести стоял такой шум и звон, за которым не слышно было тяжелых молотков и кувалд в соседних кузницах.
Аллахяр миновал всех жестянщиков и лудильщиков, поздоровался со знакомым кузнецом, который в своем ремесле не опускался до каких-то там изделий, а только подковывал лошадей, и, наконец выехал за пределы городка. Надо было спешить. Солнце коснулось уже линии отдаленных холмов. Еще минута-другая, и прохладный мрак опустится на долину.
Ездок пришпорил коня. Проехал железный мост, даже не взглянув на бурные мутные воды, все еще не вошедшие в свои берега после больших дождей, не полюбовался, вопреки обыкновению, на гневную реку, бьющуюся о сваи моста.
До полной темноты Аллахяр надеялся проскочить наиболее опасные участки пути. Да и просто хотелось как можно скорее попасть домой.
Конь понимал желание хозяина, его не нужно было подгонять. Казалось, оп жалел, что у него нет крыльев, чтобы не скакать, а лететь. Аллахяр пускал коня то по каменистому большаку, и тогда искры вылетали из-под подков, то по мягким земляным дорогам между полей колосящейся пшеницы.
Аллахяр волновался. Он никак не мог успокоиться с тех пор, как получил это проклятое известие. Он ругал себя за то, что задержался в городе и проболтался несколько дней за картежной игрой вместо того, чтобы еще в пятницу воротиться домой. Если бы вернулся вовремя, ничего этого не произошло бы, не могло бы произойти.
В голове у Аллахяра никак не могло уложиться, что Мелек взяла и ушла из дому. Бессловесная, безъязыкая тварь. Сколько раз ее бил и ругал и даже выгонял на улицу! Но она ведь ни разу не пикнула. Забившись в какой-нибудь угол во дворе, она спала, а утром делала вид, что ничего не случилось, снова засучивала рукава и бралась за работу. Куда она могла уйти так внезапно? Может, рассердившись, она убежала к своему дяде и не хочет возвращаться назад?
Конь, почувствовавший, что хозяин задумался, пошел спокойнее. Вечерняя прохлада опустилась на землю. Солнце, спрятавшееся за горами, окрасило облака на западе в розовый цвет. Некоторые места в цепи холмов уже залила густо-черная тень, только их горбатые макушки все еще золотисто подсвечивались закатным небом.
Чем больше сгущался вечерний мрак, чем больше затихала земля, тем крепче сжимал Аллахяр винтовку, лежавшую на коленях. Палец он не снимал со спускового крючка.
Когда птица с шумом вспархивала из-под копыт, Аллахяр вздрагивал и мысли его перебивались. Он снова начинал торопить коня.
Предположение, что Мелек вернулась в дом своего дяди, не так уж волновало его. Говоря честно, это даже было ему по сердцу. Разве не для этого он последние месяцы каждый день поднимал в доме шум, затевал ссору, всячески издевался над Мелек? Разве он не хотел, чтобы все это осточертело жене, чтобы она таким образом сама догадалась исчезнуть с глаз долой. Больше того, разве он уже тайно не искал себе новую жену? Но если все это так, то почему же он теперь так взволнован?
Аллахяр решил, что, как только приедет домой, сразу же пошлет человека к дяде Мелек, чтобы все узнать. Все-таки, что же с ней случилось? Если она ушла к своему дяде, пусть пеняет на себя. Никто не станет упрашивать ее вернуться обратно. Но если она ушла не к дяде?! Вот вопрос. Вот что так беспокоило и так волновало Аллахяра.
Сворачивая на другую дорогу, конь часто фыркал, навострив уши, и порой даже останавливался. Аллахяр отъезжал от дороги, прятался и вслушивался в окружающие звуки. Проверял, не прячется ли в этих вечерних сумерках человек. Но когда вечерний ветер, облизывая вдоль ущелий травы, обвевал его, он набирался духу и снова пришпоривал коня. Он боялся. Если бы давеча уязвленная честь и забота о ней не придали ему решимости, он вообще бы не поехал в путь на ночь глядя. Всю ночь проиграл бы в карты, а утром при ярком солнце оседлал бы коня. Но теперь поздно об этом думать. Теперь надо как-нибудь доехать до села.
Чтобы развеять страх и забыть о разбойниках, которые, может быть, прячутся в ущелье, Аллахяр снова стал думать о Мелек.
Может быть, она бросилась в Куру? Ведь в последнее время не было дня, чтобы он ее не ругал и не проклинал. Мало того, бил каждый день. Может, это все так надоело ей, что теперь, воспользовавшись отсутствием мужа, она бросилась с обрыва в реку?
У Аллахяра задрожали губы, он подумал в душе, что если она так сделала, то она совсем глупая женщина.
От этой мысли ему стало как будто легче, и он пришпорил коня.
Впереди на вершине высокого холма показались черные силуэты людей. Их было трое. Конь фыркнул и навострил уши. Аллахяр обмотал ремень винтовки вокруг руки и вслушался в тишину ночи. Слева по ущелью текла вода, и ее шум явственно доносился до него. Лягушки, квакающие в болоте, порою умолкали и с плеском прыгали в воду.
Аллахяр доехал до того места, которого больше всего боялся. Здесь холмы справа и слева от ущелья подступали друг к другу совсем близко, образуя своеобразный тоннель. Дорога поворачивала, пересекала речку и тогда только снова выходила на ровное место. Проехать бы эту теснину в целости и сохранности - и считай, благополучно доехал до дома. Немало крови пролито здесь в разные времена. Это место и зовут Аджи-дере, то есть Горькое ущелье. А еще его называют "Эй, брат". Говорят, что здесь в течение одной ночи перерезали кинжалами семерых братьев и бросили вниз с обрыва. Раненые братья до утра звали друг друга, стонали, кричали: "Эй, брат", говорят, в ночь их смерти и сейчас еще можно услышать те же стоны и те же крики.
Каждый раз, когда приходилось проезжать это ущелье, у Аллахяра неприятно сжималось сердце. Но до сих пор он ездил здесь только днем, а теперь вот угораздило его поехать ночью. И все из-за этой твари Мелек!
Увидев темные силуэты на холме, Аллахяр совсем оробел. Он хотел повернуть коня и что есть духу скакать обратно в город. Но все же мужское самолюбие не позволило ему сделать это. Он тихо, стараясь не щелкнуть затвором, дослал патрон в ствол винтовки и со словами "все в руках божьих" тронул коня. Он съехал с большака и ехал теперь по тропинке. Там, где холмы совсем близко подступили друг к другу, Аллахяр закрыл глаза и пустил коня вскачь. Гнедой понес. Всадник не видел ничего: ни как миновал узкое место, ни как перескочил реку, ни как выехал на равнину.
Аллахяр скакал и прислушивался: погони как будто нет. Тогда не веря, что опасность миновала, он придержал коня и оглянулся. Темные силуэты на вершине холма отсюда были видны еще яснее и четче. Это были всего-навсего надгробные камни старого кладбища. Теперь можно было перевести дыхание. Аллахяр вытащил платок и вытер холодный пот, выступивший на лбу.
Показались огни села. Кажется, и Гнедой тоже успокоился. Если раньше он фыркал и останавливался при виде всякого подозрительного камня, то теперь не обращал внимания даже на лисиц со сверкающими глазами, то и дело перебегающих дорогу.
Из-за холма выплыла в небо полная яркая луна. Холодное сияние залило землю. Побелели воды Куры вдали. Еще громче заквакали лягушки.
Услышав хриплый лай собак, Аллахяр совсем успокоился. Он погладил рукой шею лошади и почувствовал, что Гнедой весь в поту. "Еще немного такой скачки и совсем бы загнал коня", - подумал он и, натянув удила, заставил Гнедого идти еще тише, медленнее.