Но с другой стороны, ни в чем не виновата и Мелек. Разве не он сам оторвал ее от родного очага? А ее муж? Разве он не появится через несколько дней на арене и не попытается отомстить?
Мысли одна мрачнее другой, одна тяжелее другой давили Джахандар-агу. Он и сам был не рад теперь, что ни с того ни с сего сам, добровольно сунул голову в это пекло.
Но временами он начинал утешать и успокаивать себя.
"Э... Что там случилось, - говорил сам себе Джахандар-ага, - как будто я сделал что-нибудь сверхъестественное, ужасное, небывалое. Как будто не полагается по обычаю иметь две жены. Не я первый придумал такой обычай. Ничего не случится. А женщины покричат, поплачут и успокоятся, как всегда. Может быть, они затаят в себе злость и яд, но внешне должны подчиниться и притихнуть".
А как посмотрит на все Ашраф? Может, и он, подобно своему брату Шамхалу, кинется на отца? Может, и он встанет на сторону матери?
Джахандар-ага расстроился окончательно. Он представил, как сын Ашраф, который учится сейчас в Горийской учительской семинарии, откроет дверь и еще на пороге скажет: "Как тебе не стыдно, отец? Что ты наделал, зачем обижаешь мать?" А сказав это, повернется и уйдет, как Шамхал, и покинет этот дом навсегда.
На дворе послышался шум, залаяли собаки, заскрипела арба. Это вернулся Таптыг с убитым оленем. Вскоре он вошел в дом и доложил:
- Хозяин, олень на дворе. Что делать с ним дальше?
- Позови ребят, пожарьте себе шашлык, там хватит на всех.
- А вы?
- Принесешь нам два хороших шампура, посочнее.
Таптыг ушел в темноту двора. Тотчас там начались хлопоты. Слышно было, как Таптыг сказал людям, слугам, собравшимся около оленя:
- Похоже, олень сегодня достанется нам, несите ножи, шампуры, дрова, чистую воду.
Засуетились женщины, гремя посудой, заработали острые ножи. Не прошло и пяти минут, как олень был освежеван и разделен на куски. Мясо, годное для шашлыка, отделили от мяса, которое пойдет на бозартму.
Между тем костер разгорелся. Окна осветились отблесками огня. Ночной мрак, затопивший все село, был вынужден отступить на пределы двора Джахандар-аги.
Засучив рукава, Таптыг хлопотал около костра. Те два шампура шашлыка, которые пойдут хозяину, он не мог доверить никому: обязательно что-нибудь напортят, либо пережарят, либо сделают его жестким.
Всякий, кто ходил мимо огня или стоял около него, отбрасывал в ночной воздух длинные черные тени, которые двигались, пересекались, сталкивались. Тени то укорачивались, то порой удлинялись так, что устремлялись за изгородь и только там вдали сливались с общей темнотой, казавшейся благодаря яркому костру особенно непроглядной.
Поленья горели весело, то бесшумно и ровно, то с треском и искрами. Постепенно стал появляться уголь. Спущенные с цепи псы сбежались на запах мяса. Два из них лежали поодаль, положив головы на лапы и безотрывно глядя на руки людей, разделывающих тушу оленя. Иногда они подползали поближе, но ничего не добыв, тихо повизгивая, отползали назад. Другие собаки сидели вокруг, тоже следя за каждым движением хозяйских слуг, готовые наброситься на первый же кусок.
Таптыг разрезал оленьи кишки на несколько частей и бросил собакам. Те вгорячах кинулись было друг на друга, но, поняв, что еды много, схватили каждая свою долю и разбежались по темным углам двора.
Слуги перестали подкладывать дрова в костер, принесли шампуры. Огня становилось все меньше, а горячих углей все больше. Скоро двор наполнился сладким запахом жареного мяса.
Далеко за полночь Джахандар-ага, разомлевший от сытости и от жаркой близости новой, молодой жены, шептал ей, держа на руке ее голову:
- Ты же знаешь, что я тебя никуда не отпущу. Ты всегда теперь будешь рядом со мной. Но ведь и её надо пожалеть. Как-нибудь надо тебе с ней помириться, сладить. В доме нельзя жить без тишины и согласия... К тому же она мать моих детей. Подойди завтра к ней, упади в ноги, назови себя ее служанкой, скажи, что ни в чем не будешь перечить, скажи, что ты не виновата, что с тобой приключилась беда, попроси прощения. Я знаю ее характер, она смягчится, у нее доброе сердце, а потом вы привыкнете друг к другу, и все уладится. Я тоже попробую с ней поговорить. Так что не переживай и не плачь.
Мелек, как кошка, ласкалась к могучему Джахандар-аге она нежилась в его ласках и чувствовала, что страх и тревога уходят из сердца. А Джахандар-ага, чувствуя на своей волосатой груди ласковую любящую руку, забывал про все на свете, кроме этой прекрасной, крепкой, манящей женщины.
Говоря по правде, Мелек не была недовольна, что оказалась в этом доме. Она выросла сиротой. Сама она была родом из горного селения, которое находилось далеко от Куры. Как и все девушки этого села, где постоянно был чистый горный воздух, а рядом текли прохладные холодящие зубы родники, Мелек росла босая, в единственном потрепанном платье. Ей было всего пять лет, когда горный поток унес их дом. Отец и мать погибли. Мелек в тот день была в гостях у дяди, играла со своими двоюродными сестренками и, таким образом, осталась жива.
Жена дяди оставила Мелек у себя. Мелек научилась делать все. Несмотря на малый возраст, она доила коров, стирала белье. Без отдыха могла принести из ущелья пять кувшинов родниковой воды. Все говорили о ее трудолюбии и старательности. Женщины, шедшие поутру к роднику, юноши, которые вели коней на водопой, встречали Мелек уже возвращающуюся из ущелья по узкой каменистой тропе. Перекинув через плечо медный кувшин величиной с нее, она поднималась по склону, напевая под нос какую-нибудь песенку.
У Мелек было четыре двоюродных сестры. Шли годы, они росли и после короткого обручения одна за другой выходили замуж. Каждый раз, когда в доме звучала свадебная музыка и какая-нибудь из сестер с хорошим приданым переселялась в дом своего мужа, Мелек радовалась, как ребенок, и думала о том, что скоро и до нее дойдет черед и у нее тоже будет этот радостный день. Беспредельно веря своему дяде и его жене, она не думала ни о чем плохом, ожидая, когда и ее с той же торжественностью выдадут замуж, сыграют свадьбу... Но однажды наступило прозренье. Мелек словно проснулась и увидела, что все ее сверстницы и даже девушки моложе ее все уже вышли замуж и стали хозяйками в своих домах.
Мелек призадумалась: "А как же я? Может, я некрасива? Может, во мне какой-то изъян? Почему никто не женится на мне?"
Один раз, когда никого не было в доме, Мелек остановилась перед зеркалом, висевшим на стене, и долго разглядывала себя. У нее были длинные, сросшиеся брови, широкие около переносицы, острые по краям. Ее большие глаза кипели, как родники. Щеки были так свежи и красны, что казалось, только тронь их, и брызнет кровь. Грудь словно готовилась разорвать ее старенькую, ветхую кофточку. Девушка понравилась себе. "Нет, я, кажется, не так уж плоха", - думала она, радостно улыбаясь. Повернувшись несколько раз перед зеркалом, она поглядела на черные волосы, падающие на спину, на все тело, которое словно проступало сквозь материю. Затем девушка пошла в угол комнаты, подняла крышку кастрюли и зачерпнула ложку сметаны. Сметану она взяла на пальцы и размазала, растерла ее по щекам, по всему лицу. Лицо засияло и засветилось, словно близко к нему поднесли яркий свет. Мелек даже испуганно отпрянула от зеркала, отскочила в сторону.
Жена дяди почувствовала, что племянница все больше задумывается о своей судьбе. Но не подавала виду, ей было жалко отпускать от себя такую работницу, к тому же бесплатную.
У родника, где женщины стирают белье и где известны все новости, тетю, конечно, расспрашивали о Мелек. Но тетя говорила, что Мелек обручена и что ее отдадут за племянника. Это отпугивало деревенских парней, даже тех, кому Мелек очень нравилась.
Мелек тоже слышала насчет обручения, но время, шло, а никакой племянник не появлялся. Тогда Мелек поняла, что ее водят за нос и что ее лучшее время безвозвратно уходит. Деревенские парни, встречая Мелек на тропинке к роднику, уже не глядели на нее с прежней жадностью либо лаской, они глядели теперь на тех, которые помоложе, кто подрастал, чтобы сменить предыдущих.