— Всем выйти! — рявкнул директор театра — было видно, что руки у него заметно дрожат, а по лицу начали расползаться малиново-багровые пятна. — Всех вон! Посторонние — вон!
Но его слова попросту потонули в толпе, к тому моменту уже набившейся в страшную комнату.
Завороженная, не в силах отвести глаз, Таня смотрела на страшное лицо Беликовой, по которому от ветра и от сквозняка пробегали какие-то мрачные тени. Глаза ее были закрыты, полностью утопленные в этом вспухшем, страшном, черном лице, и было ясно, что блуждают они теперь по совершенно другому миру, отчего на неподвижной маске неестественно застыло какое-то вселенское спокойствие.
Ужас так сильно охватил всех собравшихся, что голоса затихли, и в комнате сама по себе наступила гнетущая тишина. Тане же, смотревшей напряженным, неподвижным взглядом, вдруг показалось, словно лицо балерины дрогнуло, чуть поворачиваясь в ее сторону, так, как будто мертвая Беликова хотела ей что-то сказать.
Тане захотелось перекреститься, чтобы избавиться от страшного наваждения. Но, возможно, это действительно был призрак, грозный призрак, предупреждающий или просящий о чем-то.
В тишине буквально было слышно, как всех присутствующих бьет нервная дрожь. Никто не решался пошевелиться, никто не смел прикоснуться к трупу. Магия ужаса довлела над собравшейся толпой, заставляя затаить дыхание. Или дышать — но только уже не так, как прежде.
И над всем этим страшным молчанием вдруг прозвучал громкий голос Виолетты:
— Таня, это же твои орхидеи, из корзины! Так вот куда они делись!
— Что ты сказала? — Директор театра резко обернулся к Виолетте. Вдруг оказалось, что та находится прямо за спиной Тани: ей тоже удалось пробиться в комнату.
— Вот ее цветы, говорю, — Виолетта ткнула в спину Тани пальцем, — ее цветы были… В раздевалке.
Вдруг все заговорили одновременно, заглушая друг друга, словно замечание Виолетты сняло заклятие, нарушило околдовавшую всех тишину.
— Это правда? — Директор театра уставился на Таню немигающими глазами, в упор. — Она говорит правду?
— Нет… да… я не знаю… — Таня совершенно растерялась и просто не понимала, что говорит.
— Мы уже послали за полицией. Ждите в раздевалке. Возможно, с вами захотят поговорить. — Взгляд директора театра был тяжелым — не каждый день происходила подобная ситуация. — А сейчас все уходите! Уходите немедленно! До прихода полиции!
Кто-то из тех, кто находился рядом с трупом, накинул на лицо Беликовой шелковый фиолетовый платок с набивными цветами. Стало похоже, словно ее голова находится в каком-то странном мешке, отчего зрелище было еще более неприятным.
Любопытство собравшихся было полностью удовлетворено, и они стали расходиться, приглушенными голосами переговариваясь друг с другом.
— Подождите, — директор театра остановил Таню за руку, — я передумал. Вам лучше подождать приезда полиции в соседней комнате вместе с нами всеми.
— Это не мои цветы, — Таня попыталась взять себя в руки, хотя ее голос все еще дрожал. — Я не имею ко всему этому никакого отношения.
— Но цветы у вас были. Такие же цветы… — Взгляд директора не предвещал Тане ничего хорошего.
— Я свои выбросила. Несколько дней назад.
— Все равно. Вам лучше дождаться полиции. Вас никто ни в чем не обвиняет. Мы разберемся и закончим со всем этим. — Взяв Таню под локоть, директор вывел ее в соседнюю комнату.
Фира хотела последовать за ними, но ее остановили, захлопнув дверь прямо перед ее носом. Девушка осталась за порогом, и было слышно, как она проворчала: «Виолетта, гнусная сука».
Таня поспешно опустилась в кресло возле стены, чувствуя, как из груди вырывается бешено бьющееся сердце.
Их было трое, представителей полицейской власти, которые с чугунными лицами следили за тем, как выносят тело. Еще был отряд вооруженных солдат. Они оцепили коридор, и больше никто из любопытных артистов не смел проникнуть на место убийства. Перепуганные, они толпились этажом ниже, шепотом передавая друг другу страшные подробности.
К счастью, руководители театра было точно такими же творческими личностями, как и артисты, то есть любопытными сплетниками, а потому не могли удержаться от того, чтобы не передать другим подробности информации, которую услышали от властей. Самым разговорчивым был дирижер. Его допрашивали первым, чтобы отпустить на репетицию — все-таки премьеру никто не собирался отменять, хотя режиссер и ломал голову, кем заменить Беликову. Сложный вопрос замены решился достаточно легко: у Ксении была дублерша, талантливая молодая балерина, отлично знавшая сольную партию. И хотя прима буквально съедала девушку и делала все, чтобы не допустить к участию в репетициях, дублерша отличалась сильным характером. Она подсматривала все репетиции из-за кулис, видела, как и что делала Беликова, и знала партию назубок. Теперь, к счастью, она могла повторить все и заменить солистку. Режиссер и директор театра решили на ходу, что премьеру отменять не будут, а на сцену выпустят дублершу.