Выпивку сегодня поставит Серый. Ему мамаша от пенсии должна отстегнуть. Он и ночевать пошел к приятельнице, чтоб не пропустить почтальонного паренька, который деньги разносит. Старуха хотела пенсию через Сбербанк оформить, но сынок сказал твердо: «Убью, мама, если перестанешь со мной делиться!». С него станется, за бутылку и мать родную не пожалеет. Три «ходки» уже за спиной. Так Серый тюремные сроки называет. Но кличку он не в зоне получил, а еще в малолетстве. Среди пацанов заведено всех Сергеев «Серыми» звать. У Стаканыча прозвище тоже объяснимое, потому как и отчество у него звучное — Иван Степаныч, и «аршин», то есть стакан граненый, всегда с собой носит. А еще ножик складной со штопором. Вот так бы, как Стаканыч, все выпивающие бутылки, которые еще встречаются с прежними настоящими пробками, культурно откупоривали, куда бы как хорошо было. А то мужики спешат жажду утолить, пробку вовнутрь протолкнут, а потом мучайся, вытаскивай ее, чтобы сдать посуду, как Верка требует, «в надлежащем виде». Она чего еще придумала, чтоб этикетки сдирали. Характер свой показывает. Вон Руслан берет все без разбору, но у него на двугривенный дешевле, так что Веркины прихоти приходится ублажать, хотя в правилах, что над ее окошком вывешены, написано: «Посуда принимается в чистом виде», а что с наклейками или нет — об этом ничего не указано…
Такие вот думы-раздумья бродили в похмельной голове Сына полка, когда, заворачивая на Первомайскую, он обнаружил, что рядом с Зыкиной новая торговка расположилась. Зыкину так прозвали, потому что и габариты имеет внушительные и голосище звонкий. За сто метров слышно, когда она покупателей зазывает: «Кому редисочки, лучка-чесночка?! Покупайте морковку — дешевле не найдете!». А то, прямо, как песню пропоет: «Кому вобла русская — к пиву лучшая закуска!». Другие торговки молчком свой товар продают, тут не рынок, а остановка общественного транспорта, и никаких там разрешений на коммерцию у них, понятное дело, нет. Но Зыкиной закон не писан, у нее племяш в здешнем отделении служит, да не простым ментом, а вроде старшим на машине, которая патрульные объезды делает. На ней и Сыну полка приходилось кататься. Для вытрезвителя он рылом не вышел — штрафа с него не возьмешь. В хорошую погоду сгрузят под кусты сирени, что милицейское здание облепили, ну, а в ненастье пожалеют — в КПЗ определят. Даже на нары, коли свободные есть, уложат: «Отсыпайся, защитник Отечества!». О мильтонах больше нехороших разговоров идет, мол, больно самоуправничают, а он на них зла не держит. Что волокут, как мешок, по асфальту, так не на руках же его носить?! В общем, гуманное к нему отношение. Может, и вправду думают, что он настоящий сын полка.
Зыкина увидела его, заорала во всю глотку:
— Ну, как, Сын полка, опохмелился уже или только собираешься? Редисочки на закуску не требуется?
И захохотала. Знает ведь, что ее товар не по карману ему, просто в радость ей унизить человека. Зловредная баба.
Новая торговка голову вскинула, уставилась на него. В глазах удивление и вроде даже испуг. Конечно, видок у него, надо признать, неважнецкий. Пегие давно не мытые волосы висят сосульками, седая бороденка жидкими кустиками растет, под глазом фонарь, правда, недельный, уже в желтизну пошел, если не приглядываться, можно и не заметить. А одежка, — он-то с нею свыкся, — а со стороны так пугало огородное или клоун в цирке: китель офицерский допотопный с гвардейским значком, брючки в обтяжку светло-коричневые в крупную черную клетку, на ногах стоптанные синие кроссовки, один шнурок толстый фирменный, в масть, а другой обыкновенный ботиночный черный.
Брюки, что на Сыне полка, Серый стащил у полюбовницы, чтоб толкнуть при случае. Но когда кореш свои единственные разорвал на самом видном месте, на котором заплатку неприлично ставить, не пожадничал, за просто так отдал ему. Что они бабьи, так это только расцветка смущает, а ширинка с молнией спереди, как и у мужиков. Китель же еще зимой Павел Матвеич подарил, а вместе с ним, так получилось, и прозвище нынешнее. До того он просто Николаем был, ну, иногда еще Серый от хорошего настроения Коляном звал. Когда китель первый раз надел, Павел Матвеич чистосердечно воскликнул:
— Эх, Николай! Если б не борода твоя — и чего ее не сбреешь?! — ты точь-в-точь, как был у нас сын полка. Тоже Колькой звали. И тоже такой же щупленький. Под Бобруйском пристал к нам и до самой границы дотопал. А там уж, как ни упрашивал, откомандировало его начальство в тыл, вроде бы в суворовское училище, а, может, и просто в детдом.
Павел Матвеич без всякого ехидства сравнил его с тем пацаном военного времени, а Серый, который тут же обретался, загундосил обрадовано: