Одинокий «Фольксваген» на стоянке стал похож на детскую горку: весь занесённый снегом, как если бы Линда его здесь оставляла на всю зиму. Закоченевшие пальцы совсем не слушаются. Роняя ключи на пол, она долго не может попасть в зажигание. «Быстрей, быстрей, подальше отсюда! От этого Веймара, вместе с его Гёте, от „Рощи памяти“, от воздуха, пахнущего смесью чёрного дыма из крематория и приторных до рвоты духов Фрау Абажур!».
Её тошнило, её выворачивало наизнанку, она гнала машину по заснеженной дороге, не оборачиваясь, и не смотря по сторонам.
Вот, наконец, дорога с указателем «Веймар» направо.
Слава Богу! Можно сбавить скорость, и приоткрыть окно. Да и пусть залетают снежинки в салон машины, зато они садятся на щёки и тают. И тогда совсем непонятно – снег это или слёзы.
Как же понять, откуда эта звериная ненависть к этим «евреям»? Ведь Линда была знакома только с одним. Если Маргулис – русский, то точно с одним! Знала и видела только одного, который двадцать пять лет назад стал «изменником Родины» и уехал в Канаду. Знала одного – того единственного, который почему-то был нужен всем, а ему никто. Его любили, а он боялся любить. Его ждали, а он не приходил.
Может Он не хотел быть снова за кого-нибудь в ответе, не хотел приживаться, не хотел пускать корни. Без корней легче расставаться и уходить, легче бежать, легче обманывать себя, что ты свободен, а на самом деле просто не веришь никому. Уехал в Канаду? Конечно… когда «по мере прохождения по залам выставки стены и потолок смыкаются, заставляя посетителя почувствовать тесноту, тупик», в «посетителе» углубляется разлом, увеличивается гигантская трещина, проходящая через всю его жизнь. Вот и Он в очередной раз бросает всё и едет… едет в Канаду. Там трещина поползёт дальше…
Да кто он такой, этот самый «еврей», чтоб о нём думать все эти двадцать пять лет?! Чтоб искать похожего на Него, искать, ошибаться, снова искать, и не находить! Где Он? Как Он? Счастлив или снова собрался в дорогу?
Откуда у Него это немыслимое, неземное обаяние, порабощающее человека, отнимающее у него волю, силы, надежды? Обаяние, диктующее только единственное желание – увидеть ещё раз! Двадцать пять лет искать встречи, двадцать пять лет изо дня в день думать, думать о нём! Сверять своё время по Его часам, думать, гадать – помнит ли меня? Узнает ли при встрече?
Стал бы Он сейчас мной гордиться, поняв, что я выросла и перестала быть Гадким утёнком? Заметит ли, что я – женщина? Двадцать пять лет – это целая вечность, это треть жизни… Так, а если все евреи такие-то ли ангелы, то ли нечисть, порабощающие разум, владеющие душами людей, не отпускающие их на волю?! Может, поэтому в Буковом лесу и был для них отдельный барак № 22?!
– Так это и есть мой «новогодний подарок?! Эти мысли?! Эти „открытия“?!», – Линда поняла, что уже разговаривает сама с собой, – Понять, что это наваждение на всю жизнь и ты никогда, слышишь, никогда не будешь свободна?! Его тень, его образ будут всю жизнь преследовать тебя, не давая жить собственными мыслями. То Рождество, когда ты сидела одна со своими подарками было даже лучше, чем этот путь из букового леса обратно в жизнь! – Линда выехала на автобан.
Вдоль дороги летели одинокие столбы, от однообразно-белого пейзажа она немного успокоилась, даже хотела включить радио, но отрывистая немецкая речь никак не вязалась с Новогодними поздравлениями. Она крутанула ручку радио, чуть не вывихнув её наизнанку.
«Хорошо бы побыстрей вернуться в гостиницу, – ноги задубели совсем и она не чувствовала педали, – Хоть бы не было на подъезде к городу «пробки»! Кофе хочется горячего, аж пальцы на руле судорогой сводит. Зачем всё это было?! Да, моя дорогая, это называется «ма-зо-хизм!».
Ты хотела излечиться от хронической болезни, а заболела ещё сильней. Дался он тебе, этот Боря-Саша Годунов! Поменьше бы о нём вспоминала, давно бы имела семью и скотоферму с поросятками в придачу. Сколько ему сейчас лет?! Ты вообще подумала, сколько ему лет?! А вспомнила, сколько тебе?! Нет его в твоей жизни, никогда не было и не будет», – Линда уже злилась на себя, на Голунова, на снег и вообще на весь мир.
Повезло. «Пробки» не было, но указатель показывал объезд. Надо было въезжать в Веймар совсем с другой стороны.
Окно всё ещё было открытым. Линда мёрзла, но холод как-то отвлекал от тяжёлых мыслей. Она глянула в зеркало заднего вида и ужаснулась. Из зеркала на неё смотрела красномордая, растрёпанная баба с мокрыми глазами и облезлым капюшоном. «Не-е-е-т! В гостиницу так ехать нельзя!» – Линде не хотелось ни удивлённых взглядов портье, ни вопросительных соседки по комнате. Куда ехать-то? В какое-нибудь кафе зайти, что ли? Ровно через семь часов – Новый год! Надо привести себя в порядок, избавиться от тяжёлых мыслей. Надо… надо… много чего сделать надо…