— Не всё сразу, — говорю я.
Мне теперь всё равно. Я прекрасно понимаю, к чему он клонит.
— Значит, конфликт с директором?
— Вам видней, — говорю я.
— А может быть, на вас наговаривают?
Мне чудится издёвка в его словах. Петунин откатывается на своё место. Я сажусь.
— Ничего не понимаю, — говорю я.
— Н-да, — говорит Виташа. — Дело тёмное…
И снова, но уже тихо-тихо, звучит моя фамилия. И Шулейкин, едва освещённый лампой, рассказывает о моих грехах. О мои грехи! Их так много, и они так ужасны…
На стороне Булата был только историк Гавриков. Выпускник МГУ, историю он знал очень хорошо, но был у него один существенный недостаток: Николай Григорьевич пил. Когда-то он был заведующим Тульским облоно, но оттуда его сняли за пьянку, и старый друг Сочилин, заведующий Калужским облоно, взял его к себе инспектором. Но и тут он не удержался, и Сочилин отправил его куда подальше — учителем в Шамордино. Однако и здесь Гавриков не взялся за ум: даст ребятам задание по книжке, а сам — в магазин за водкой.
На этой почве отношения с директором у него, конечно, были напряжённые, и с работы он должен был вылететь вот-вот. Терять ему было нечего, поэтому он смело встал на сторону Булата. А может, и не поэтому. Он вообще был непрост, этот Гавриков. На выпускном экзамене, вспоминает бывшая ученица шамординской школы Анна Борисова, она ответила всё, и экзаменационная комиссия начала совещаться, что ей поставить.
— Ну, один и говорит: «Четыре». — А Гавриков: «Почему?» — «Ну, вот на этот вопрос она не полностью ответила…» — «Да? Добавьте, пожалуйста, что бы вы добавили?» Оказывается, добавить нечего. И всё, Борисовой ставят пять.
Примечательно, что в повести Окуджава не упоминает Гаврикова, — наверное, не очень было приятно называть в качестве единственного союзника самого злостного нарушителя дисциплины.
— Вы хвастались ученикам, — говорит мне Шулейкин, — что вам на всех наплевать, что у вас своя, мол, голова на плечах, что программы — это чепуха…
— Кто вам сказал? — говорю я.
— Это неважно, — говорит он.
— Я говорил, что программу нужно дополнять! Я говорил, что очковтирательство…
Как было принято в те времена, обвинения быстро из профессиональных перерастали в политические, и незавидной могла бы стать судьба молодого преподавателя, сына «врагов народа», если бы заведующий районо не пресёк вдруг решительно эти обвинения и не обратил бы неожиданно свою немилость на самого директора:
— А может быть, вам пора ответ держать, Михаил Андреевич, — негромко говорит Петунин из своего угла…
Теперь уже осмелели и выступили против Солохина и Светлов, и многие другие, и даже Якушов (в повести — Маракушев), яро не любивший Булата, не преминул укусить поверженного директора.
Учитель истории Якушов Булата невзлюбил сразу. Говорили про него, что он осведомитель. Да Якушов и сам не очень-то скрывал своих отношений с органами, гордился тем, что был особистом во время войны, и намекал, что и сейчас вхож в эти инстанции. Может быть, это от него исходило мнение, что новый учитель не просто слишком строго спрашивает с учеников, но ставит неудовлетворительные оценки из вредительских соображений.
— Якушов был такого же невысокого уровня культуры, как и директор, но рекламировать себя любил: и воевал-то он, и то, и сё, а сам всю жизнь учился в заочном институте, да так и не кончил. Сам не скрывал, что в армии был в особом отделе, любил прихвастнуть, показывал удостоверение, — даёт характеристику Николай Михайлович Гудков.
Педсовет, затянувшийся далеко за полночь, на этом не закончился. По воспоминаниям очевидцев, он собирался и в следующие два вечера и продолжался каждый раз почти до утра. На директора посыпались и совсем другие обвинения, касающиеся его морального облика. А по этой части вменить ему было что. Незадолго до этого у него случился роман с десятиклассницей. Говорили, что её поймали на каком-то воровстве и он как будто бы повёз её сдавать в милицию. Но вместо милиции довёз до своего дома. И об этом стало известно всем и каждому. Она и сама потом в школе бахвалилась, что экзамена по русскому и литературе ей бояться нечего. Но к выпускным экзаменам директора уже сняли, а в его классе по сочинению шесть или семь человек схватили двойки и в результате, не получив аттестата, остались на осень. В их числе была и та девушка. На выпускной фотографии её нет, как нет и некоторых других, получивших двойки по сочинению. Не то настроение у них было, чтобы фотографироваться.