Туман наконец дополз до сада, цепляясь за кусты смородины, потянулся к нижним веткам яблонь, будто молоком облил стволы. На потемневших верхушках бледнел отсвет малинового заката. Сквозь прореженные кроны высоко в небе ярко блестел молодой месяц.
Кондрат поежился, сошел с лестницы. Над деревней стояла тишина. Только внизу подавала голос Ока. Смирная летом и осенью, теперь она бунтовала, на вспененных волнах унося изгороди, срубы, вороха размытого навоза.
От крыльца соседней избы послышался топот ног. Заиграла гармонь. О дощатый пол дробно застучали каблуки.
Кондрат облокотился об изгородь, пригляделся. Притоптывая сапогами, по кругу плыла Варвара. Вслед за ней вприсядку, чудаковато выбрасывая по сторонам, как жерди, ноги, шел Петр Ладиков. Хотя лица парня не было видно, но Кондрат ясно представил, как из-под кепки тракториста выбивался медно-красного цвета клок волос, как на лице его еще ярче вспыхнули конопушки.
«Выкомаривает, что артист, — усмехнулся Кондрат. — А Варвара-то, Варвара!..»
Ему показалось, будто и не было тех двадцати лет, которые разделяли его с Варварой от хороводов.
Она проплыла по кругу еще раз и, обмахнув лицо ладонью, пожаловалась:
— Ой, девки, уморили на старости лет!
Ее окружили, захлопали в ладоши, затормошили.
— Тогда запевай, тетя Варя. Только старинную, редко мы слышим их.
Голос дочери отрезвил Земнова. Все отошло безвозвратно: и веселые вечеринки, и лунные ночи…
— Дай опомниться! — взмолилась Варвара.
И вот ее чистый грудной голос поплыл в вечернем сумраке. Пела она с чувством, словно жаловалась на свое одиночество.
Кондрат медленно пошел к штабелям бревен, сел. Светящимся мотыльком метнулся огонек папироски. Эти бревна он привез лет десять назад. Тогда в лесничестве их получали многие, кто хотел строиться. Припас на всякий случай и Кондрат. Мечтал, подрастет дочь, заведет семью, устроит свою судьбу с Варварой и он. Сколько же им еще маяться? Отстроит избу — большую, на две половины, с широким крыльцом, с кухней посередине, и заживут!..
Подрастала Надя. Но отношения с Варварой не налаживались. Без дела лежал и лес.
Песня оборвалась. В избу Кондрату идти не хотелось. Ночь была звездная, светлая. Перешагнув через изгородь сада, он пошел берегом Оки. Одолевали невеселые думы. За поворотом его окликнул Лавруха Бадейкин. Кондрат поморщился: «Вот человек, всюду найдет».
— Что бродишь? — ткнул ему руку Лавруха. — Аль следишь за кем?
— Угу… Жду, пока рыба на берег выплывет.
— Да ну! — деланно удивился Бадейкин. — Неужели выходит на берег?
— Посиди до утра — узнаешь…
— Давай тогда перекурим, Романыч.
Лавруха, завернув цигарку, стал оглядываться, на что присесть. Кругом было сыро. На берегу росли молодые вётлы и мелкий ивняк. Бадейкин схватил одну из них, стал гнуть к земле. Деревце сопротивлялось, билось вершиной о берег.
— Зря ломаешь! — недовольно пробурчал Кондрат.
— Аль на самом деле пожалел? Пустяки… На наш век хватит.
Кондрат подошел к обрыву. В лунном мареве Ока казалась посеребренной. Ребристые волны напористо наскакивали на берег, пенились, звенели.
Бадейкин в сердцах рванул деревце так, что оно наконец хрустнуло, повисло в руках.
«Живет одним днем», — подосадовал Кондрат и машинально сунул руку в карман, чтобы взять табак и спички, но так и не закурил.
— Как ни брыкалась, а сломалась! — победно произнес Лавруха и, уложив сломанную ветлу между двумя ивами, предложил: — Садись, Романыч, рядком, потолкуем ладком.
Настроение Кондрата окончательно испортилось. Он не отрывал взгляда от реки.
— Что там увидел? — полюбопытствовал Бадейкин.
— За рыбкой все слежу… Все-таки зря дерево сгубил. Его же сажали…
— О-о-о, ты вот о чем!.. Чудак, человеческую жизнь ломают и то не плачут, будто так и надо. Брось, Романыч, давай лучше подымим.
Не спеша, чуть подрагивающими пальцами Бадейкин поправил цигарку. По его лицу промелькнула задумчивая улыбка.
— Ты какой-то чудной. Ветлу пожалел, а сам на льдину бросился. Да из-за кого, из-за Цыплаковых чуть шею не свернул!
— Я детей спасал, — угрюмо отозвался Кондрат. Он следил, как течением уносило какие-то темные предметы. Хотелось скорее уйти, только бы не видеть этого человека.
— Детей, говоришь. Пусть будет по-твоему. А это дерево… Хватит их на наш век… — развивал свою мысль Лавруха. — Была бы спина, дубинка всегда найдется. Ох, люди, люди, до чего же трудно с вами. Всяк в свою сторону гнет. Потому и руководить трудно.