Куропатка подальше вытянула шею, стараясь разглядеть. Такое ей приходилось наблюдать и раньше, но сейчас…
Вот-вот взойдёт диск слепящего; на востоке появилась грязновато-алая полоса грядущего восхода и проявила линию горизонта. Полоса неумолимо ширилась и росла, приближая появление солнца и того момента, когда снова как всегда, пробудится степь и наступит очередной день. Каким он будет? Этого не знает ни — настороженная происходящим, куропатка, ни выставивший уши-антены, притаившийся заяц, ни, — готовые встречать утро жаворонки. Не ведают того и люди.
Нарушая тишину, мерно и надоедливо скрипят несмазанные колёса повозок, в бесконечном круге движения вреиён и этот скрип, растянулся на километры парсеки пути жизни.
На всём протяжении передвигающейся процессии, если так можно назвать военизированное подразделение, в почти полтора тумена… на всём протяжении сопровождающие — вооружённые всадники. Больше всего их у головы колонны — передовой отряд дозора и разведки. Всадники стараются передвигаться, как можно тише, насколько возможно; изредка лениво переговариваются, прогоняя сон и усталость.
— Скоро будем на месте, до полудня, а там видно будет.
— Да, — вздыхает, зевая, второй — побыстрей бы.
— Не торопись, всему своё время. А вот и наша смена приближается. — И вправду к разговаривающим скифам подъехал сотник, — старший, заступающей смены дозорных.
— Доброе утро мужики, как прошла ночь?
— Всё тихо, сколе.
— Хорошо. Идите на отдых. Отряд разведчиков вернулся?
— Нет, сколе, пока не было. — Дозорные сменились, более не разговаривая. Отдежурившие ночь воины, направились наскоро перекусить к дежурной кибитке и к отдыху. Царь приказал экономить силы.
Их силы и силы лошадей, но всё равно молодым не спится. Всяк, на свой лад нахваливает своего боевого коня, оружие: у кого — лучшие наконечники стрел, акинаки, боевые топоры, скрывая, застывший и застрявший где-то внутри, страх — зыбкую неопределённость ожидания.
Бывалые воины усмехаются в ус, глядя на молодёжь и, вспоминают молодость. Они неторопливо едят и идут укладываться к сну. Силы нужно беречь, — там, на поле битвы они выплеснут всё, что сейчас молчит. Из некоторых телег и кибиток доносится храп, что вызывает молчаливую зависть молодёжи. Сменившийся сотник, дожовуя кусок холодной конины и непроницаемо-спокойный, обрывает молодёжь: — Хватит болтать. — Он мостится рядом с юнцами и почти мгновенно засыпает.
— Смотри! — тронул плечо старшего дозорного, молодой, — отряд разведчиков возвращается.
— Вижу, но их многовато, — щурясь, вглядывается в предрассветную мглу старшой, — широкоплечий с проседью воин в недешёвых чешуйчатых доспехах и приказывает: — Достать всем луки, — но тревогу на побудку не отдаёт. Отряд не такой большой, чтобы по этому случаю будить всю армию. Рожок тревоги молчит.
..В центре, мерно движущейся армии, большой шатёр-кибитка. Ни одно из двенадцати колёс не скрипит, тщательно смазанное жиром. По обе стороны — охрана царя — шестеро дюжих стражей. Они охраняют покой царя с царицей и их малыша.
— Когда мы, наконец, приедем — вздыхает один из них — надоела монотонность. — Спутник лениво возражает. — Мы и так движемся быстро. Тихо. — вдруг приказывает он, прислушиваясь. Дозорные умолкли. Полог шатра открылся — оттуда выглянул босой и без рубахи взлохмаченный царь. Он поёжился, спрыгнул на землю и сходил до «ветру».
— Давно сменились?
— Только что, Ассее.
— Разведчики вернулись?
— Нет, царе. — Ассей потянулся, да так, что захрустели суставы. В эту ночь удалось-таки выспаться. Он посмотрел на алеющую полосу зари и улыбнулся. Почесав от души под лопаткой, Ассей широко зевнул и окинул своё войско, от хвоста колонны до передового отряда.
Всё тихо и спокойно, за исключением монотонного и убаюкивающего скрипа и настороженных воинов передового охранения. Они держали наизготовку луки и сосредоточили внимание на приближающемся отряде всадников. Серые фигурки становились отчётливее.
«Что-то многовато» — подумал Ассей и пристальнее всмотрелся. «Нет, на копьях мои стяги, но почему много всадников, неужели Атонай выслал проводников? Кто это? — вздрогнул царь Меотиды, не веря себе.
— О Папае!» — вскричал он. Неуёмная радость наполнила всё естество, прогнав прочь тревоги и заставила гулко забиться сердце.