общем и в целом – квартира респектабельного американца Джона Смита, Но
воняло в ней в тот день жженой костью, словно в столярной мастерской Луки
Александрыча.
Первый свой сеанс я начал с граблеобразного поглаживания, затем
перешел на пиление, а на строгании поинтересовался:
– Радикулит у тебя давно?
– Какой давно!? Я уже лет двадцать не знаю, что такое температура! Здоров, как
морской котик. Но, вообще-то, я догадываюсь, в чем дело. Хочешь послушать?
Забавная история. Мне все одно кому-то надо исповедаться. Жить мне, может,
осталось совсем ничего.
Как будто в подтверждение его слов за стеной надрывно завыла собака.
– Ресторан «Малахитовый цветок» представлял собой бетонно-мраморное
сооружение, архитектурными формами напоминавшее бутон распустившегося
цветка, – начал свою историю Герман. – фасадом «Цветок» смотрел на
живописные клумбы, водяной каскад. «Черными» окнами – на оживленную
автобусную остановку. Гиблое, между прочим, место: наибольшее количество
ДТП с летальным исходом случалось именно на ней. По этому поводу ее
окрестили» Бермудским треугольником».
Место в «Малахите» регистрировалось за месяц, а то и два до торжества.
Столпотворения и драки за проникновение в зал были ожесточеннее, чем за
место в спасительной шлюпке «Титаника».
А каков был обслуживающий персонал! Гвардия, а не персонал!
– Чуть полегче. Чуть деликатней, – попросил меня Хорошевский, когда я
приступил к поперечному выжиманию спины.
– Вот так ничего? – чуть уменьшив давление, спросил я.
– Нормально. Так на чем я остановился. Ну, да. Повара! Какие там были повара!
Суфле, трюфеля, да что там говорить, когда даже посудомойка тетя Глаша
имела диплом кулинарного техникума и значок «отличник производства»!
Руководил всем этим делом щуплый человечек с кулинарной фамилией Блинов.
Ходок, я тебе доложу, был редкостный!
Ну и наконец, эстрадно-симфонический оркестр «Малахит». О! Какой это был
бэнд! Когда они «ложили» «медную» пачку из «Chicago» или «Blood, sweat and
tears», у понимающего народа случался духовный оргазм!
«Сесть в «Цветок»! О, об этом мечтал каждый городской музыкант, как
скажем, всякий городской комаппаратчик – попасть в члены Политбюро.
Лет с …дцати мечтал о месте в «Цветке» и я. Даже репертуар группы, в которой
я начинал свою муздеятельность, составил из вещей «бомбившихся» в
«Цветке». На всякий случай! А вдруг позовут?
И вот как-то вечером у меня зазвонил телефон…
На этом месте история оборвалась, ибо закончился мой сеанс.
– Ну, ты – мастак! – вставая с постели, кряхтел Хорошевский. – Живаго!
Настоящий Живаго! Получи.
И он протянул мне деньги. Их оказалось сверх запрошенного мной.
– Завтра жду пренепременно! – кричал вдогонку лифту Г. Хорошевский.
– Буду-у-у, – отвечал я ему из шахты. В парадной я столкнулся с бормочущей
себе под нос «топтакали – лягакли» – звездой парапсихологии – Брониславой
Львовной Н.
Назавтра в квартире Г. Хорошевского к запаху жженой кости прибавился
дух паленого куриного пера.
Я начал со щипков, а на растирании Хорошевский продолжил свою историю.
…Итак, у меня зазвонил телефон. Звонил Григорий Костриков. Ей-Богу, если
бы ко мне позвонил Николай Чудотворец, я бы удивился меньше. Г. Костриков
был вальяжный человек лет сорока с мягкой кошачьей походкой и
обходительными манерами сексуального обольстителя. Деятель искусств и,
поговаривали, прямой родственник С. Кирова.
– Послушайте, Гера. Говорят, вы играете наш репертуар? – поинтересовался Г.
Костриков.
– Где-то да…
– Ага! Тогда у меня к вам, милейший, вопрос-предложение. Могли бы вы
подменить нашего пианиста?
Пианист оркестра «Малахит» Эдуард Поберецкий (Эпо) был пианистом по
материнской линии и заядлым картежником по отцовской. Раза два в год Эпо
делал большую игру.
– Вы согласны?
Ты не поверишь, но, вместо того чтобы лепетать и заискивать, я развязно
спросил: – «Что я буду с этого иметь»?
Скорей всего тут взыграло самолюбие. Если к вам звонил Г. Костриков, то это
могло означать только одно: в этой скоротечной жизни вы появились совсем не
случайно.
– Два красных рубля в день, – не раздумывая, ответил Костриков.
– Пх! – пыхнул я в трубку.
– Что ж значит пых! Назовите вашу сумму.
– Полтинник, – объявил я.
– Да вы что! Возьмите себя в руки. Не завышайте ноту! Я ведь могу позвонить
и кому-нибудь посговорчивей.