А. Копытов был отпрыском советских аристократов, жил в элитном доме с
видом на задумчивый сад и, как всякий аристократ, был полон революционных
грез. Всклокоченная шапка густых волос и бегущая волной борода делали его
похожим на Карла Маркса в молодые годы.
– Я думаю, мы должны подбить народ на гражданскую панихиду, – сообщил он
мне за первым стаканом. Трудно было не согласиться, ведь я сидел у него на
кухне, смотрел, как ломают шейк под битловские “Йе-Йе-Йе” снежинки за его
окном и пил купленное на его деньги «Румынское крепленное».
– Согласись, Джон Леннон – это величина, – кипятился Копыт. – Джон Леннон -
это глашатай поколения.
Было видно, что на мне, он репетирует прощальную речь. С каждым
новым афоризмом в Копыте загорался бунтарский дух.
– Мы должны! Нет, мы просто обязаны, – вальяжно развалясь на кухонном
стуле, декламировал он, – не пройти мимо, я не убоюсь этого слова,
политического события мирового порядка.
Вскоре Саша уже вертел телефонный диск и обзванивал знакомых и
малознакомых ему людей.
– Вы знаете? – торжественно начинал Копыт. – Вчера в «цитадели», то есть в Нью-
Йорке убили Джона Леннона.
Затем следовала паузу и пафосная тирада.
– На мой взгляд, 8 декабря в городе «желтого дьявола» застрелили не просто Д.
Леннона, там расстреляли эпоху!
Это было серьезно и могло закончиться грандиозной пьянкой с
приключением.
Вечером 9 декабря на бывшей Большой дворянской, где расположились
рекламно – художественные мастерские, было шумно. Мольберты, макеты и
столы были сдвинуты… У входных дверей в духе времени алел плакат: «Леннон
и теперь живее всех живых!».
В дальнем углу голосом Джона пела “Яуза”. У окна Леннон пел из
магнитофона «Маяк».
Слово взял студент – философ Михаил Изаксон. Жизнеописание Джона
Леннона от Миши Изаксона изобиловало весьма сомнительными событиями и
фактами, рождавшимися, видимо, в Мишиной голове по ходу его цветастой
речи. Много лет спустя я присутствовал на одной экскурсионной прогулке,
которую вел бывший студент-философ. География и история места, о котором
говорил Миша, были насыщены такими же проблематичными фактами и
именами, как и изложенная им в тот вечер биография Джона Леннона. Изаксона
перебил Копытов.
– Мишель, – сказал он, – мне кажется дело не в биографии, а в том, что вчера в
Нью-Йорке расстреляли эпоху.
– Мы уже слушали это по телефону. Не перебивай, – завозмущались
собравшиеся. Но Копытова было уже не унять. Возвысив голос до
патетической надрывности, он говорил об эпохе, о потерянном поколении и о
пепелище великой культуры, проводя между делом параллели между бунтарем
Джоном Ленноном и «босяками» русской поэзии С. Есениным и В. Высоцким.
Публика оживилась, и вскоре разделилась на два лагеря. У «Яузы» собрались
поклонники Джона Леннона – С. Есенина, у «Маяка» Леннона – В. Высоцкого.
«Яуза», пила сухое «Ркацители» с «Жигулевским» и слушала «Imagine».
«Маяк» усугублялся «Румынским крепленным», баловался травкой и внимал
«Revolution – 9». Между магнитофонами ходил полный кавалер орденов славы
хмельной сторож Кузьмич.
– Все «хлапцы» хорошие, – говорил Кузьмич, и, выпивая очередной стакан,
отправлял отяжелевших от вина и травы поклонников Леннона-Есенина и
Леннона-Высоцкого в подвал, где одуревшие «хлапцы» мылись под душем.
– Слышишь, «хлапцы», не забудьте затушить бойлер… – увещевал моющихся, засыпающий Кузьмич.
За полночь, когда уже иссяк винный фонтан и дружный храп сменил
обессилевшие магнитофоны, мастерскую сотряс мощный взрыв. Вздыбились
бетонные перекрытия, и в образовавшемся проеме обозначились
развороченные контуры жарко клубящегося бойлера. Над ним, траурно
склоняясь, висел транспарант с сохранившейся надписью «…живее всех
живых». Пахло общественной парилкой и дымом вспыхнувших
электропроводов. Среди всего этого бедлама бегал протрезвевший сторож
Кузьмич.
– Суки! Ну, суки, я же просил, затушите бойлер! – причитал над разверзшейся
бездной сторож.
Просыпающийся народ глазел на развороченный бетон и недоуменно
спрашивал у сторожа.: – А че это, Кузьмич?
– Че-че, болт через плечо. Во че! – возмущался сторож.
– А конкретней? – спрашивали пробудившиеся.
– Конкретней. Срок это! Как пить дать, живой срок, – сказал сторож, и,
обреченно махнув рукой, пошел к телефону.
При всей экспрессивности своей речи старик был прав в одном. Это был
действительно готовый срок с формулировкой «порча социалистической