спросил он певца, с грустной улыбкой глядевшего на него с пластиночного
конверта, и выключил проигрыватель.
Пора, пора, порадуемся…
Рождественские праздники смены веков в североамериканском городе
Маниуполисе выдались на редкость теплыми. «Апокалипсис!» – кричали
предсказатели. «Last days!» – поддерживали их вещатели. Обыватель клевал на
эту лапшу, как карп на кукурузу, и косяком валил в многочисленные
апокалипсические секты. Партийные интеллектуалы, напуганные перспективой
потери значительной части электората, жарко дискутировали и вырабатывали
новую национальную идею, а пройдошливые олигархи втихаря рыли
хитроумные антиапокалипсические бункера.
Аранжировщик Филипп Киряев ничего не рыл и ни с кем не спорил, он лежал
на кровати и думал: «Нет, убей меня гром, но вчерашние контрабандные виски
были далеко не виски. От виски так в висках наутро не свербит и в суставах не
крутит. Натуральный сахарный первач – хуже всякого апокалипсиса! Ни жить,
ни работать не хочется!»
А работать было надо, ибо на пюпитре и так уже лишних два дня лежал заказ
от русских лабухов городской подземки. Киряев тяжело вздохнул. Встал.
Ополоснул небритую поверхность лица и присел к инструменту. Однако, ко
второму такту дело застопорилось, а к четвертому– и вовсе бекарнулось.
«Лечиться!» – воскликнул аранжировщик и выдернул шнур из розетки.
Умная машина с радостью откликнулась на это предложение (с таким
колотуном в суставах пользователь мог запросто нанести ей непоправимый
вред) и, затрещав контактами, быстро погасла…
По дороге в пивбар Киряева застал снег. Крупные снежинки, медленно
кружась, падали на еще теплую землю и умирали, превращаясь в грязное
месиво. «Первый снег нового века, как поэтично. Надо бы окучить эту тему», -
подумал Филипп, присаживаясь за столик.
В пабе «Аквариум» все было как обычно. Кадушки с широколиственными
искусственными растениями. Жирный, лоснящийся как морской котик, бармен.
Полыхающий огоньками музыкальный автомат. Вялые, безынициативные
посетители и мигающая рождественской звездой синтетическая елка.
Киряев с сердечной тоской смотрел на эту картину и размышлял: «Родина
джаза. Цитадель рока и такая убогая фантазия. Ну и народ! Никакой
импровизации! Мертвое царство! Ни звука, ни пука! Автомат разбить, что ли,
или бармену пятак начистить? Нет, не поймут. Не оценят. Полный голяк. И
зачем я только сюда рвался, бодая башкой железобетонные стены и чугунные
портьеры. Непонятно-о».
Прошла минута, пиво не несли. Киряев принялся выстукивать по столу
грозную дробь. Бармен, зачуяв недовольство, обнадеживающе улыбнулся.
– Ты лыбу мне не дави. Ты пиво неси, ихтиандр недоделанный! – зло пробурчал
Киряев.
Вскоре появилось пиво. Надо признать, здешнее пиво так себе: вкус не тот,
плотность слабоватая. Спасает только одно: шумит и пенится оно как
настоящее. Киряев сделал убедительный глоток и продолжил размышления: «И
раки тут есть, и кальмары. Барменши ничего, но чего-то все-таки тут
определенно не хватает. У нас бывало в ЦП ни раков, ни ивасей. Разливщицы -
что тигровые акулы: сунь палец– оттяпают руку, и при этом простой,
приветливый народ: Валера Леший, Ваня Домовой. Рыла свиные, воняет как от
китобойного судна, а заговорят – Плевако отдыхает. Что ни мысль, то глыба.
Кантовская глубина! А кругозор? Большая Советская Энциклопедия! «Roland»
бы отдал, за встречу». Киряев тяжело вздохнул и с тоской глянул на входную
дверь: «Брось чудить, в этом «болоте» не то, что чуда, чука (драки) приличного
не дождешься!»
Он уже отводил взгляд от стеклянного квадрата входной двери, как дверь
неожиданно отворилась, и на пороге возник весьма странный субъект. Одет он
был в старомодную, эпохи кооперативов и индивидуальной трудовой
деятельности, «Аляску». На голове имел мохнатую шапку, что называется, из
«ондатровой собаки» и прозываемую в здешних краях «Федорой». За спиной
по-североамерикански крупный брезентовый рюкзак, а на ногах «подбитые»
серебристой фольгой спортивные борцовки. Адаптировавшись к мутному
«аквариумному» освещению, человек заказал пива и двойную порцию
итальянских сосисок с зеленым горошком. Киряев с нескрываемым
любопытством смотрел на посетителя, в котором легко угадывался эмигрант,
скорей всего соотечественник.
Вскоре принесли пиво и сосиски с зеленым горошком. Человек поднял бокал,
внимательно изучил пенную усадку и, оставшись доволен разливом, приступил