к сосискам. Поиграв ножом, решая, очевидно, какой из двух быть первой,
пущенной под лезвие, он остановился на колбаске, лежащей по его правую
руку. Выглядела ли она более аппетитно, или это была рука провидения,
неизвестно. Выбор был сделан, и итальянская свиная колбаска, еще, может
быть, несколько дней тому назад бывшая мило похрюкивающим существом с
розовым пятачком и крученым хвостиком, жалобно пискнув, под лезвием
мельхиорового лезвия развалилась на две истекающие жиром половинки. Вид
льющегося тука раздразнил человека до неистовства. Зрачки расширились,
руки задрожали. Даже щетина на его «Федоре», как показалось Киряеву, встала
дыбом, а брезентовый рюкзак рельефно округлил бока. Едок отбросил нож и
принялся длинными музыкальными пальцами сдирать с колбаски её непрочные
доспехи и проворно отправлять аппетитно курящиеся куски под свои мощные
крепкие белоснежные клыки и резцы.
Вскоре от сосиски остался лишь жалкий целлофановый хвостик, на который с
ужасом взирала дожидающаяся своего часа оставшаяся на тарелке соседка. Она
как будто даже напряглась, как бы готовясь дать отпор жадному едоку, но что
она могла противопоставить, эта небольшая начиненная мясным фаршем
крепость: ну соскользнуть раз-другой с вилки, ну обжечь едока горячим жиром.
Разве это могло что-то изменить в её судьбе? Правильно, ничего. Поэтому от
нее не осталось даже и хвостика! Человек слегка отстранился от стола, сытно
икнул и осоловевшим взглядом нажравшегося кота осмотрел картину
учиненного им сосисочного погрома. Затем победитель свиных колбасок
поднял пивной бокал и стремительно перелил его содержание к себе в желудок.
Ох уж эта человеческая память – засушенный цветок ли, пожелтевшее ли
письмецо, жест ли, улыбочка… будоражат наши воспоминания и возвращают к
жизни давно минувшие дни. Такой глоток мог сделать только один человек на
свете, и человека этого звали Вениамин Лосик…
Железнодорожная станция областного города Незнамска была типичным
образчиком коммунистического вокзалостроения. Желто-грязное здание с
облупившимися колоннами, а в нем билетная касса, киоск «Союзпечать»,
длинный ряд изъезженных задами деревянных скамеек и ресторан, прозванный
незнамцами «Свиное рыло».
Все это в сочетании с резким запахом хлора из общественного туалета,
паровозными гудками, диспетчерскими объявлениями, создавало настроение
дороги, атмосферу встреч и расставаний, иллюзию насыщенной и живописной
жизни где-то там, за поворотом, за серой линией железнодорожных пакгаузов.
Поскольку как в самом городе Незнамске, так и в его привокзальном ресторане
жизнь была скучной и унылой, как железнодорожные шпалы.
Казалось, так будет всегда. Но! Но все преобразилось в ресторанном зале, когда
здесь обосновался муз. коллектив «Голубой Экспресс», когда минорную
тишину общепитовской точки разбудил хриплый баритон певца Вениамина
Лосика. Это был еще молодой, но уже довольно потасканный полными
блондинками и фруктовыми суррогатами человек. Мастер вокальных
импровизаций и сомнительного свойства финансово-деловых комбинаций. В
тонких чертах лица и осанке В. Лосика вы могли найти что-то от римского
патриция времен упадка империи, а в манерах и лексиконе легко угадать
станционного обходчика эпохи развитого социализма.
Но не этот симбиоз бича и шляхтича принес Вене симпатии ресторанной
публики. Успех таился в вокальном, а главное-в фотографическом сходстве
Вени с певцом Михаилом Боярским. Впрочем, все эти детали не так уж важны.
Важно другое, а именно то, что с появлением Вени обреченный на безвестность
ресторан неожиданно стал самым посещаемым местом в городе. Кроме того, в
смехотворно короткие сроки было обновлено вокзальное здание, и на
облицованные мозаикой колонны с опаской писали даже привокзальные псы!
Между жившими некогда в мире и согласии городскими швейцарами, начались
нездоровые трения за получение «хлебного» места в гардеробной популярного
ныне ресторана. Официантки давали трехзначные взятки, а на «сытную»
директорскую должность претендовали даже райкомовские работники!
…-Пока, пока, – неслось по стонущему в экстазе залу. – …Пора, пора,
порадуемся, – летал Венин голос вдогонку строительным поездам, уходящим на
восток и вослед эмигрантским составам, убегающим на запад. И это
незамысловатое «Пора, пора, порадуемся…» звучало как оправдание
выбранной цели, как залог будущего счастья: где-то там, за поворотом, за серой