Противный звон оконного стекла окончательно разбудил Валентина.
– Так, пора пробуждаться, – сказал он и легко, сразу на две ноги, спрыгнул с
кровати.
Сегодня Вили был дома один. Это было счастье.
Счастье не в том, чтобы тебя понимали, а в том, чтобы утром безраздельно
владеть туалетом и ванной, – сказал он, подставляя ладони под упругую водную
струю. Ополоснув лицо, Вили стал неторопливо, подобно опытному мастеру
кисти, ровными и сильными мазками наносить на розовые щеки приятно
пахнущую заграничную пену. Сладковатый запах щекотал ноздри и будил
подсмотренные в мягко-эротическом журнале «For man only» фантазии.
Вскоре в музыку падающих вод и урчание сантехнических труб вкрался
вибрирующий звук телефонных трелей.
Фыркая и стирая на ходу благоухающие остатки импортного крема «Калинос»,
Вилли зашлепал к недовольно рычащей на шатком трюмо телефонной трубке.
Короткий соединительный щелчок– и мембрана прогундосила аденоидальным
голосом невидимого собеседника.
– Ты что там, оглох! Битый час к тебе прорываюсь.
– А кто это? – спросил Вили.
– Кто-кто, «черт с письмом». Ты что, забыл, о чем договаривались? Проснись и
пой. Ты диск заказывал или нет?
– Какой диск? Ты кто? – обеспокоенно переспросил Вили.
– Ну, чувак, ты точно с коня упал. Это же я. Расслабься и шевели извилинами, -
телефонная труба мерзко хохотнула.
Спрятанный где-то в проволочных телефонных лабиринтах хохоток мог
принадлежать только одному человеку. Одни называли его «Ржавый» и
держали за «шестерку». Другие – «Апельсин», и бросали на оперативные
разработки по борьбе со спекуляцией. В кругу Вилиных знакомых звонившего
звали Рыжий Мефистоклюс.
Нет, Вили ни о чем не забыл.
Дело было вот в чем. Студенческой стипендии Вили всегда катастрофически не
хватало. Жить за счет пожилых гомосексуалистов он не мог в силу иной секс-
направленности, альфонсировать не позволяла неистребимая гордость.
Поэтому приходилось фарцевать, то есть приторговывать. Джинсами, помадой,
пластинками… Рыжий предлагал немыслимую цену 90 рублей за «девственно»
чистый «Abbey Road «Такое выпадает не часто. Да её только на записях через
две недели окупишь, а через месяц и в «запиленном» состоянии она легко
уйдет за рубль двадцать (120р.)
– Да, конечно, в 2 часа в парке у памятника Пенису Эдмундовичу (как меж
собой называли пластовики Феликса Дзержинского). Цена-то остаётся
прежней? – переспросил он в заключение.
– Чувак, о чем речь! Как и договаривались девять – ноль (90 р.), – мембрана,
щелкнув, оборвала разговор.
Вили посмотрел на ходики, висевшие у телефона. Десять утра. Времени еще
была прорва (у молодости всегда есть время) Часть его он потратил на
придание своему пеналу черт некой эстетической завершенности. Затем звонил
друзьям, приглашая их к шести на процедуру лишения невинности пластинки.
Жарил скворчащую на рублевой колбасе яичницу. Пил, сидя на балконе, пиво.
Курил, глядя, как деловито копаются в детсадовской песочнице голуби и дети.
И все это время его не покидало чувство неосознанной тревоги.
– Фрейдизм какой-то, – думал Вили, стрясая с карманов мелочь и направляясь к
киоску союзпечати.
– Валик, а ты что сегодня гранит науки не грызешь? – удивленно спросил у него
киоскер.
– Так я же, Федорыч, в стройотряде месяц гранитил, – объяснил ему Вили.
– А…, – протянул продавец и, сонно поеживаясь, протянул покупателю газету
«Советский спорт».
– Федорыч, ливерку-то в гастроном завезли? – поинтересовался Вили.
– А шут их знает. Что-то вонючее сгружали. По запаху думаю, что зельц, -
ответил Федорыч.
Киоскер оказался прав. В гастрономе на всю длину мясного стеллажа
раскинулось украшенное рубленными свиными головами зеленоватое поле
гастрономического гибрида под названием зельц.
– Полкило, – попросил Вили.
Брошенный на весы зельц дресливо задрожал и замер на отметке 750 грамм.
– Отвешивать не буду, – предупредила продавщица. Вили согласно кивнул.
Здоров, собак, – сказал Валентин, обращаясь к бродячему, бездомному
псу, жившему в лабиринтах дворовых сараев. Вили иногда подкармливал этого
пса, а за заботу собака платила человеку живым интересом к его причудливым
монологам на философско-эстетические темы.
– Тревожно мне, Мальчик, – обратился, Вили к собаке. От сошедшихся в собаке
кровей, мастей и раскрасок никто с точностью не мог установить её пола.
«Мальчик» – сказала как-то промышлявшая на бутылках старая алкоголичка