Васильевна. Так с той поры и повелось. Как говорится, устами младенцев и
алкоголиков глаголет истина, ибо кличка эта как нельзя лучше отражала
положение вещей. Даже если и предположить, что собака была кобелем, то с
такой внешностью, какой наградила его природа, шансы потерять псиную
невинность у Мальчика равнялись нулю.
– Настроение – как к венерологу идти, – вздохнул Вили. Собака понимающе
кивнула головой.
– Может, дело в осени? Как думаешь, пес? Я, брат, знаешь ли, дико не люблю
сентябрь. А ты? – и он протянул псу кусок зельца. Мальчик соглашательски
замахал хвостом.
– Нет, старый, тут дело не в осени, – продолжил Вили свою мысль, – тут, друг,
дело в одном неприятном человеке, на встречу с которым я собираюсь. Темная
лошадка этот Рыжий Мефистоклюс. Ты его, часом, не знаешь? – обращаясь к
псу, спросил Вили. Собака беспокойно навострила уши.
– Не знаешь? Ну, так я тебе расскажу. Ходят о нем, пес, всякие дурные
разговоры. Будто бы все его фантастические «доставания», от кальсон до
унитазов, организовывают Рыжему чекисты или блатные и называется это,
старина, по-чекистски – «оперативная разработка», а по фене – «подстава на
лоха». Я бы в ни жизни, слышь, собака, ни в жизни, не стал бы связываться с
Рыжим, но цена за пласт уж очень хороша. Так, братец, хороша, ну, как для
тебя– ливерка. При слове «ливерка» обвислые уши дворняги приняли очертания
пика Коммунизма.
– Но кто не рискует, псина, тот не ездит в Монте-Карло. Ты был в Монте-Карло,
пес? – при слове Монте-Карло собачьи уши виновато опали и стали походить на
придорожные лопухи. Видимо, название Монте-Карло псу ни о чем не
говорило. Вили еще посидел немного на торчащем из земли куске бетона,
глядя, как аппетитно сжирает животное кулинарные изыски развитого
социализма. Затем нехотя встал и медленно пошел к трамвайной остановке.
Собака оторвалась от своей трапезы и печально смотрела ему вслед.
Ровно в 2 часа, шурша разноцветным лиственным ковром, Вилли
появился у памятника. Мефистоклюс был на месте с пакетом в руках. Вокруг
не было ни души, только бронзовый памятник Пениса Эдмундовича, хмуро
кося глаза к переносице, осуждающе смотрел на Вили.
«Ну, вот все в порядке, все будет хорошо», – подумал Вилли, но на всякий
случай отвел свой взгляд от бронзового свидетеля.
Без лишних слов перешли к делу. Дрожащей рукой Вили вскрыл пленку и
извлек черную щербатую поверхность пластинки на солнечный свет. Диск был
безупречно нов и покорно лежал на Вилиных руках, играя солнечными
бликами.
Что, поймал кайф? – заметил Рыжий. – У меня товар что надо. Пластинка – муха
не сидела. Одно слово, девственница, – и, как утром в трубку, мерзко хохотнул.
Достав из джинсового кармана 9 красных рублей (как меж собой называли
десятирублевки), Валентин передал их в конопато-волосатые руки продавца.
Помусолив бумажки, Мефистоклюс мотнул своей рыжей гривой и исчез в
боковой дорожке парка. Летящей походкой удачливого человека Вилли
устремился к парковому выходу. Он уже видел чугунный рельеф парковых
ворот, когда сзади послышался топот тяжелых шагов. Острая всепроницающая
боль, распадаясь на искры и всполохи, сковала тело. Ощущение было такое, как
будто огромный гвоздь, пройдя сквозь тело, пригвоздил Валика к асфальтовой
дорожке. Последним, что помнил Вили, был ускользающий из рук
пластиночный пакет, чьи-то размытые тени и гулкий топот удаляющихся
башмаков. Все это вскоре потонуло в каком-то ватном тумане, в котором
Валентин разглядел лицо своего умершего деда.
– Верасень, – сказал дед и растаял в наступившей темноте.
Вили, открыл глаза. Дико болела голова, и сухая горечь жгла распухший
язык. Если бы не запах касторки, эфира и четкие контуры стенной газеты
«Хирургия», Вили бы подумал, что он очнулся после хорошего бодуна. Он
пошевелил пальцами рук и ног, убеждаясь в их сохранности. Затем, осторожно
поднимая руку, поднес её к ноющей голове. Рука уткнулась в плотную, как
капустная кочерыжка, повязку.
– Глянь, малый очухался, – сказал кто-то рядом. А потом громко стал звать
медсестру. Вскоре, цокая супортированными шпильками, шурша халатами и
шаркая полиуретановыми подметками, в палату втиснулось великое множество
медработников. Среди них особо выделялся моложавый человек с кулаками и
внешностью колхозного коновала. Он забавно жонглировал эбонитовым
молоточком и диктовал какие-то профессиональные термины быстро пишущей
медсестре.