надойности и поголовье крупного рогатого скота мы побеседуем с вами в
другой раз.
– Когда? – непринужденно бросила студентка. Вопрос был несколько вульгарно-
прямолинеен, и романтическая, тонкая душевная организация Бориса
Григорьевича запротестовала.
– Послушайте, уважаемая Инга Ромуальдовна, – чуть дрожащим голосом
заговорил старший преподаватель, – давайте договоримся, что вопросы здесь
буду задавать я. Итак, вы готовы отвечать на вопрос билета? Да или нет?
Студентка молчала. Светушкин протянул ей зачетку. Она уходила, приятно
шурша чулочным капроном. Оставшиеся студентки были не столь
выразительны и отвечали по существу. Вскоре Борис Григорьевич сложил
бумаги в элегантный кейс и, захлопнув за собой жидкую фанерную дверь
аудитории, спустился в вестибюль…
На дворе уже кончился дождь… Солнце многоцветно ломалось в асфальтных
лужах…
У массивной входной институтской двери Светушкина кто-то окликнул.
Борис Григорьевич оглянулся… Перед ним стояла давешняя студентка. Черный
по фигуре лайковый плащ и чуть небрежно повязанная в густых, цвета зрелой
пшеницы волосах, шелковая паутинка косынки делали ее похожей на
рекламную диву, с обложки лимитированного журнала «Америка».
Старший преподаватель Светушкин может быть впервые в жизни не знал, что
делать. Он смущенно теребил свой кейс, глупо пялясь не на призывно
глазеющую на него кожано-капроновую красавицу, а на сидевшую за фанерной
перегородкой в синем застиранном халате вахтершу.
– Борис Григорьевич, мне показалось, что вы были слишком предвзяты ко мне
сегодня! – вопросительно глядя в преподавательские глаза, смущенно
поинтересовалась Инга.
Светушкин оторвался от фланелевого вахтерского халата и посмотрел на
студентку. В её глазах искрилась маленькая жемчужная слеза, а ярко красные
коготки нервозно теребили кромки шелковой косынки. И столько очарования!
Столько искренности было в этом тихом взгляде, что Борис Григорьевич тотчас
же позабыл о вульгарности заданного накануне студенткой вопроса. «Когда?»
– Дурак ты, Боря! Каналья и свинья! Тебе это даже вахтерша скажет. Разве
такому нежному и воздушному существу нужны твои глупые, пыльные
лозунги! Её дело…! Да что говорить теперь, говорить! Ты это дело, Боренька,
опрометчиво проворонил! – скользя взглядом по эффектной собеседнице,
костерил себя Борис Григорьевич
– Нет, по-моему, я был объективен, – отозвался он. И чуть подумав, добавил, -
Впрочем, через два дня у меня экзамен в параллельной группе, так что милости
прошу.
– Погодите, Борис Григорьевич, – девушка слегка коснулась его плеча. – Зачем
же откладывать на послезавтра то, что мы можем сделать уже сейчас. Логично?
…
Вечер прошел в кафе гостиницы «Горизонт». Заходящее солнце лениво
купалось в бокалах с шампанским.
Затем была комната на двоих. И божественный вид на вечерний город. В углу
глуховато пела песни В. Ободзинского комнатная радиола… Борис
Григорьевич, дымя папиросой, смотрел на город. «Что-то случилось…» – пел В.
Ободзинский. «С ней и со мной… «– заявлял певец темному комнатному
зеркалу, в котором отражались бледные контуры преподавателя истории КПСС.
Певца перебивали визг шин и клаксоны машин. Шум большого вечно
движущегося мегаполиса долетал и сюда на 17 этаж гостиницы «Горизонт».
Борис Григорьевич добавил мощности, и в разошедшихся аккордах
незамысловатой и старой уже песни ему показалось, что не машины и люди
бегут за окном, а сам дом плывет им навстречу в вечерней синеве уходящего
дня. Черный, как антрацит, диск закончил свой бег, и игла виновато заскреблась
в его бороздках. Светушкин обернулся.
– Вы знаете, Инга, а ведь я когда-то играл эту песню в школьном ансамбле
«Романтики», – задумчиво сказал Борис Григорьевич, и, ностальгически
вздохнув, добавил, – на ионике «Юность. Инга саркастически улыбнулась,
блуждая массажной щеткой в пшеничном поле своих золотых волос. Старшему
преподавателю не понравилось игнорирование трогательных воспоминаний.
Он было хотел осечь этот неуместный для столь трепетных минут сарказм, но в
это самое время в дверь негромко, но требовательно постучали…
Шлепая босыми пятками по холодному паркету, Борис Григорьевич
остановился у дверной дерматиновой плиты.
– Кто там? – спросил он.
– Проверка паспортного режима, – развязно ответили с коридора. Борису
Григорьевичу показалось, что паркетный пол уходит из-под холодных