тишине, той, о которой в народе говорят «мертвая».
– Ну, так мы роем? – сплевывая бычок дорогой сигареты «Опал», разбудил
тишину Себастьян. Лица вопрошаемых вытянулись и приняли выражение
крайней озабоченности, граничащей с легким помешательством.
Нахлынувшие чувства будущих услаждений несомненно мешали пацанам
сосредоточиться. Все вопросительно посмотрели в мою сторону (как будто это
я, а не они, бахвалился своими сексуальными победами), даже сектант А.
Олейник греховным взором вперился в мои испуганные зрачки. Не скрою, мне
это льстило.
Собравшись с мыслями и изображая наигранное равнодушие, я
поинтересовался: «Идти-то далеко?» – прозвучало это так, как будто у меня под
боком была более близкая альтернатива.
– Да здесь рядом. Два шага. В кустах на линии, – пояснил Себастьян
Сатановский…
Отвалив массивную, с витиеватыми латинскими письменами плиту, мы
спешно затолкали наши гитары в темную катакомбу…
Поднимая радужную пыль дороги, вьющейся меж кооперативных гаражей и
частных сараев, аристократия тронулась навстречу дурманящей новизной
неизвестности. Расстояние между «классами» стало сближаться.
В пути С. Сатановский посвятил нас в происшедшие на линии события.
Оказывается, начиная с 3 часов московского времени искусный постановщик
ввел в пьесу новых героев. Мужчину и Женщину. А точнее, двух мужчин и
одну женщину. Этакий классический треугольник, легко разрешимый в
походно-полевых условиях железнодорожной лесопосадки. Треугольник уже
вовсю предавался сексуально-водочным утехам, когда в кусты вступила нога
пролетариев 9»Б». Пролетарии были нагружены «Кагором» и «Жигулевским
пивом». Школьники пили. Хмелели, и осторожно поглядывали за
треугольником, прячась в зазеленивших кустах боярышника. После третьего
стакана произошло брожение, после четвертого – бунт, и революционеры
вышли из подполья. Завидя решительно настроенные лица молодых секс-
агрессоров, хозяева женского тела предложили компромисс. Два «Кагора» – и
мирно похрапывающее на шелковистой траве тело перекочевало к
«пролетариям». Что происходило с ним во все то время, пока на опушке не
появилась «интеллигенция», читатель может только догадываться. Я это
описать не в силах. Хотя и знаю подробности…
Розовый, мягкий солнечный свет лежал на зазеленевших почках канадского
клена, и фривольный весенний ветерок блуждал в вихрастых чубах молодых
людей, мнущихся у опушки лесопосадки. Количество толпившихся не
поддавалась исчислению. Опять же, как говорили в народе, из которого я
вышел – «Черная туча». Центральной фигурой, руководившей этим уроком
первых азов сексологии, был невысокий, кряжистый подросток Иван Коробка.
Ваня был живым воплощением того, как фамилия порой точно передает
физические и моральные качества носящего её человека. В жизни я знал
майора Г. Говнова. Уверяю вас, будь у него иная фамилия – она явно испортила
бы его внутреннее содержания. Или мой взводный – старший сержант К. Козел.
Ну козел-козлом, даже воняло от него козлятиной.
Иван Коробка же квадратурой тела и идейно-нравственной пустотой своей
головы разительно походил на картонную обувную коробку. Боже правый, как
преображают людей обстоятельства! В эти предзакатные минуты
малоподвижный увалень Коробка своими расторопными действиями и
уверенными командами походил на маститого воротилу секс-индустрии.
Энергично работая локтями, к распорядителю приблизился С.Сатановский.
– Во, новых привел, – указывал он на вновь прибывших. Шаркающей жокейской
походкой Иван приблизился к группе и быстро спросил, – «Voulez-vous la
femme?». Интеллектуалы уставились в мою сторону… На их испуганных
физиономиях жил страх детей, боящихся проспать новогоднюю ночь. От
переполнявших меня чувств язык мой распух и превратился из органа речи в
рашпиль, рождая вместо слов шипяще-свистящие звуки. Наконец, я произнес
более-менее связную фразу «Pourquoi pas» (Почему бы и нет).
– Тогда за мной, – улыбнулся Ваня, и, развернувшись, деловито понес плотный
квадрат своего тела к кучерявившимся молодой листвой кустам. Рядом
подобострастно засеменил Сатановский. За ними нестройной шеренгой
двигалась интеллигенция.
– Стоп, – приказал секс-распорядитель. Мы выжидающе замерли у опушки и,
вытянув шеи, заглядывали в сумрачную тишину придорожных кустов, где, по
словам В. Коробки, лежало то, о чем я так долго мечтал, о чем плакался в
ночной тишине лощеной бумаге, и откуда навстречу нам медвежьей походкой