Франсуаза в русских словах выделяет последние буквы, произносит их очень твердо и раздельно: "мо-с-т", "гор-о-д", "музыка-н-т", "све-т", "зву-к". Маша пытается отучить ее от французской привычки.
Андрей отвернулся, глядел в окно. Пусть постоит, успокоится. Честолюбие ему пока что во вред, слишком оно не отпускает его от себя. Кира Викторовна подошла к Ганке, взяла ее правую руку и начала массировать.
- Не больно?
- Нет.
- Завтра утром попросишь девочек в общежитии, чтобы сделали то же самое.
Кира Викторовна подошла к "солдатикам", показала - расправить плечи. Молодцы! Вполне самостоятельные люди. "Солдатики" с готовностью кивнули.
- Вырастешь, будешь выступать в длинном вечернем платье. - Это Кира Викторовна сказала Маше Воложинской.
Маша улыбнулась. Сквозь сильные стекла очков были видны ее глаза. Мир входил в них еще совсем детский. Маша радовалась ему тихо и незаметно.
Кира Викторовна повернулась к Франсуазе:
- Не бегай вечером, не вертись. Отдохни, потом за работу. Поиграй, позанимайся спокойно. Не чик-чирик.
Франсуаза засмеялась - "чик-чирик" понятно на любом языке.
- Что вечером в Большом театре? - неожиданно спросил Андрей.
- Премьера балета. А что?
- Так... Ничего.
- Андрюша, сегодня еще поработаешь. Пожалуйста, подумай над содержанием второй части.
- Я останусь упражняться здесь, - сказал Андрей.
Кира Викторовна подозрительно взглянула на него.
- У меня час свободного времени, - просто ответил Андрей.
- Конечно. Тогда останься.
- И у меня, - сказал Дед. - Я останусь.
- Ты позаботься о струне, мой милый. Сходи на склад.
Павлик развел руками: само собой разумеется, как же иначе. На склад он сходит обязательно и сменит струну.
Кира Викторовна пошла в учительскую. Кажется, все закончила: Ладя под замком, Андрей с Дедом репетируют, остальных отправила домой.
В коридоре встретила Олю Гончарову. Потрепала по голове. Чибис в ансамбле будет исполнять партию органа.
- Скажите, Андрей еще в школе? - спросила Чибис.
- Да. Он тебе нужен?
- Хотела с ним порепетировать. Алла Романовна согласилась помочь на регистрах.
- Где ты будешь?
- У Сим Симыча. Мне ведь надо... ауфтакт с Андреем, - опять сказала Чибис. Этот разговор ее смущал, она пыталась закончить его и никак не могла.
- Пришлю его. Иди.
Чибис пошла вниз в полуподвал, в кабинет звукозаписи. Кира Викторовна вернулась в класс, подозвала Андрея:
- Тебя хочет видеть Оля, порепетировать. Пойди договорись - она у Сим Симыча.
- Опять зеркальце, - сказал Андрей. - Уже репетировали.
- Не нужно так с Олей. - Кира Викторовна тронула Андрея за рукав. - Я договорилась, что она будет аккомпанировать нашему ансамблю. Ты концертмейстер, с тобой ей надо работать специально. Она волнуется.
- Ладно. Можно посетить.
- Не очень подходящее слово. Ты не находишь?
- Извините.
- Хорошо. Но лучше так больше не говорить, чтобы не извиняться хотя бы передо мной.
Кира Викторовна побежала в раздевалку. Она сегодня торопится: в Большом театре премьера, выступает ее муж, Григорий Перестиани. Он солист балета. Надела шубу и снова побежала - теперь к выходу из школы. По пути положила на стол коменданту ключ от директорского кабинета.
- Выпустите Брагина, когда приедет Всеволод Николаевич.
- Под замком?.. - спросила комендант, не поднимая головы. Она еще что-то сказала, но Киры Викторовны уже не было в школе.
Татьяна Ивановна раскладывала пасьянс. На этот раз "Могилу Наполеона". Этажом ниже, а именно в полуподвале, в нотной библиотеке, сидел ее друг Гусев и рассматривал сквозь увеличительное стекло фотокопию с тетради Бетховена, на которой было написано: "Гейлигенштадт". Название города. В нем жил и работал Бетховен. Сегодня днем Гусев появился в школе с этой фотокопией. Подлинник хранился в Москве. Тетрадь потом исчезла. Где была - неизвестно. Ее нашли в одном архиве после революции. Совершенно случайно. Гусев решил взяться за эту тетрадь: вдруг по ходу изучения что-нибудь выяснится интересное из ее прошлого, что-нибудь таинственное. Татьяне Ивановне он показывал следы воска от свечей и совершенно неразборчивые точки и черточки: они должны были обозначать ноты. Конечно, подумала Татьяна Ивановна, можно было бы забрать у Гусева увеличительное стекло и разбираться в своей "Картинной галерее" и "Могиле Наполеона", но Гусев занимается наукой, и его нельзя лишать технических средств. Он объяснил Татьяне Ивановне, что Бетховен стремился так же быстро записывать музыку, как она звучала у него в голове. Гусев прочитал об этом в одной книге. Он бетховенист и должен прочитать все о Бетховене. Не сразу, конечно, постепенно. В течение своей жизни. Гусева не надо держать под замком в кабинете директора, чтобы он работал. Гусев не такой человек. Он сам работает.
В студии звукозаписи, в комнате для прослушивания, сидела Чибис. Горела низкая рабочая лампа, но Чибис сидела в стороне, и свет лампы едва до нее дотягивался.
В аппаратной у Сим Симыча вращался большой студийный магнитофон. Тонкая магнитная лента медленно проходила через звукосниматель и наматывалась на пустой диск. На рабочем столе были разложены инструменты, баночки со специальным клеем, пустые коробки из-под пленки. Контрольный динамик был выключен. Сим Симыч запустил магнитофон, а сам, очевидно, ушел к Ипполиту Васильевичу. Он любит поговорить со стариком и попить с ним кофе. Кофе он заваривал сам. Для этого у него была медная кастрюлька, которую он называл "турочка". Сим Симыча часто видели в коридоре с этой кастрюлькой.
С Ипполитом Васильевичем они разговаривали о композиторах, о некоторых современных течениях в симфонической и камерной музыке. Допустим ли новый звуковой пейзаж, когда запускают на магнитофонах два ролика с одинаковой музыкой в прямом и обратном направлениях и получают особую магнитофонную полифонию или вводят в музыку различные посторонние шумы. Сим Симыч и старик Беленький сходились на том, что основной при любых условиях всегда остается "диалектика души", а не "диалектика звуковых сигнализаций".
Чибис сидела в студии. Она хотела сидеть в темноте, чтобы свет рабочей лампы едва до нее дотягивался.
Андрей открыл звуконепроницаемую дверь, и навстречу ему рванулся орган на высоких чистых регистрах. Чибис сидела потерянная, несчастная. Руки сложила на коленях, голову опустила так низко, что подбородком касалась груди.
Андрей относился к Оле не то чтобы сдержанно, а скорее пренебрежительно, он не мог этого скрыть и не пытался, хотя и понимал, что несправедлив, что она беззащитна. Но ее беззащитность раздражала еще больше. Даже ее руки в варежках его раздражали. И этот орган, который она сейчас слушала, спрятавшись в темноту, не доверяя себе и своим силам. Так, во всяком случае, она действовала на Андрея теперь.
- Ты чего? - спросил Андрей.
Чибис смутилась. Она всегда смущалась, когда видела Андрея, когда ей надо было с ним заговорить.
- Чего ты хотела?
Орган переключился с высоких регистров на низкие, протяжные и медленно затих где-то на дне больших труб.
- Я никогда не буду так играть, - сказала Чибис. Слова эти она сказала помимо воли, не могла их удержать в себе.
- И это все? - Андрей постоял немного, потом повернулся и вышел из студии.
У Чибиса дрогнуло лицо, она начала тереть его варежками. Как ей хотелось быть сильнее обстоятельств, научиться этому! Ей было стыдно за себя и за свои слова. Вообще за все, что с ней происходит в присутствии Андрея. С каждым днем это отчетливее, конечно, заметно. Ребята видят, и все, все.
Андрей возвращался в класс и думал, к чему он сказал Оле: "И это все?" Опять был несправедлив к ней. Чибис, по сути, никогда ни в чем не мешала, она только хотела присутствовать там, где был Андрей, и Андрей это понимал. Он ведь тоже хочет присутствовать там, где бывает совсем другая девочка. К музыке эта девочка не имеет никакого отношения, а вот Андрею она нужна, необходима. Когда он это почувствовал, его начала раздражать Оля, и с каждым днем все больше. Особенно ее беззащитность. Она обязана была защищаться, а она не только не защищалась, а покорно теряла остатки воли и этим как бы возлагала всю ответственность на Андрея.