Возможно ли — жалеть одного больше, чем другого?..
Очищает ли страдание? Я видела и по себе знаю — подавляет, искажает, уродует. Может быть, очищает сопротивление этим искажениям? Может быть, возвышает победа над своей слабостью?
Тогда мне нельзя отсекать себя теперешнюю от прошлой, зачеркивать мои победы, такие тяжелые, давшиеся такой большой ценой, и отворачиваться от поражений, которые мне так много помогли понять...
Я даже почувствовала, что это была бы не просто болезненная, а смертельная операция, что того одинокого ребенка в чужой избе, каким я была, она обрекла бы мучиться вечно, без надежды на перемену к лучшему, если бы я отреклась от него сейчас...
И, может быть, я—из той породы людей, которые могут накапливать опыт и вырабатывать свою систему ценностей только через страдания и лишения...
Сам Христос прошел через страдания, чтобы одухотворить всех нас и каждого по отдельности, Он добровольно взвалил на Себя самый тяжкий крест. Ему ничего не стоило отвергнуть и одиночество, и глумление, и саму казнь. Он не уклонился ни от чего, все вынес. А ведь Он был совсем безгрешен! Что же мне-то с моим грузом отталкивать свой крест?
Я увидела, что нельзя вынуть ни одного кирпича из здания судьбы. Здание рухнет...
Все это промелькнуло в доли секунды. И тогда я сказала бабушкину двойнику:
— Нет, я беру свой крест.
В книге, лежащей в моих руках, коротко громыхнуло, словно что-то взорвалось или прокатился гром вдалеке.
Я вернула книгу на полку. Как тяжело было сделать это! Руки на мгновение окаменели. В лицо мне из шкафа брызнуло серым облачком пыли...
Я оглянулась на того, кто притворился бабушкой Женей. Лицо его было расколото на части, каждая часть жила сама по себе. Один угол рта кривился, другой ухмылялся, один глаз пронзительно смотрел, словно гипнотизировал, другой — плакал... Двойник пылал гневом, как раскаленная железная болванка. Сейчас все здесь вспыхнет от него, как от смоляного факела...
И я снова оказалась на велосипеде в сосновом лесу — храме. Я крутила педали и смотрела на переливающиеся столбы солнечного света между стволами...
19
Как же я попала в этот свет, такой живой, подвижный и душистый, в храм, полный тепла, в радость, покой?
Я здесь, но я растеряла близких... Где они скитаются? Где живут? Светло ли им? Тепло ли? Что с ними?
Как странно выстроилась моя жизнь...
Обычно, когда человек умирает, он уходит от тех, кто его любил, уходит по частям, постепенно... Блекнут в памяти живых его привычки, поступки, исчезают его вещи — старятся или теряются.
Мои же умершие, наоборот, все глубже входили в ткань моей жизни, все напряженнее существовали в моем сознании. Оживали, наполнялись новыми чувствами их письма, дневники, записочки, фотографии, воспоминания тех, кто их знал...
И в конце концов получилось, что мои родители живут со мною вместе, хотя физически их нет. Словно они здесь, только в другой стране и могут вот-вот вернуться. Возрастает наша любовь, крепнет дружба, растет близость...
В дневник мамы вложена репродукция с картины какого-то немецкого художника «Нерукотворный образ». На ветхой ткани отпечатался лик прекрасного страдающего человека. Глаза закрыты, но почему-то кажется, что он смотрит. И не просто смотрит, а — именно тебе в душу...
Когда маме было 18 лет, она писала:
«Христос везде. Образ Христа, созданный сотни веков назад, не нашел себе «конкурента». То, к чему стремится нормальный человек, то, что он сознает хорошим, сознает совершенно инстинктивно, — есть не что иное, как образ Христа. Я не верю, что Христос существовал физически. Идея Христа прекраснее всего, что создавалось человечеством за время его существования. Я не понимаю, как такая идея могла создаться столько времени тому назад, тогда как и теперь еще понять ее невозможно? Окончательный крах религии — победа Христа, а не поражение. Извращение идеи, спекуляция на ней, суеверие должно пасть, должно быть уничтожено во имя Христа. Человек будущего — Христос. Не человек, а человечество. Христос везде».
«Широкая дорога прогресса, вершина научных...» — написано дальше, и на этом запись обрывается.
Что тут скажешь?
Отец тоже верил в прогресс и вершины науки. Эти ледяные вершины сияли и звали и питали атеизм, окрашенный разрушительными завихрениями эпохи.
А я все думала и думала о той стране, в которой они теперь находятся.
Мне не хотелось ломиться туда через черный ход — заниматься спиритизмом, оккультизмом. К этим вещам я относилась с неприязнью и отвращением, как и мои больничные собеседницы в детстве. Я знала, что тайна должна оставаться тайной. Поэтому стала искать ответ в Библии. В ней есть все, что человек может вместить в себя, не разрушаясь сам и не нарушая запреты своей природы... В Библии собран мистический опыт человечества, он так естественно сливается с житейским опытом, что воспринимается как здоровый, правильный подход ко всем вопросам бытия...
Мой отец хотел вырвать маму у смерти. Но ему не на кого и не на что было опереться...
Что, если бы последователям Федорова, которые думали, что возможно «будущее воскресение на почве естествознания», удалось бы оживить миллиарды умерших землян?
Встали бы воины, сжимая в руках ржавую труху, в которую превратилось их оружие, и продолжили бы свои битвы кулаками, камнями, палками, потому что вместе с ними ожили бы их ненависть, страх, гордыня, корысть... Болезни, уродства встали бы из могил, навечно слитые со своими жертвами... Многие из умерших вновь ужаснулись бы жизни, потому что не находили в ней блага, встречали лишь несправедливость, страдания. Страдать вечно — невыносимая перспектива. И этого никак не избежать. Вместе с людьми ожило бы царство насилия, потому что такое воскресение не преобразило бы внутренне (да и внешне) воскресших...
Я пытаюсь представить себе, что случилось бы, если бы отец оживил маму... Она оказалась бы все в том же безвыходном положении: ссылка, пожизненное клеймо, нет будущего, нет возможности самой строить свою судьбу, и участь близких — пугает... А ожидали ее война, новая ссылка в лучшем случае, в худшем, но вполне вероятном, — арест, тюрьма, лагерь...
Если бы она была христианкой, она бы внутренне была защищена, и все могло сложиться по-другому... Лавина зла все равно накрыла бы ее, но как многое зависит от того, в каком состоянии ты находишься, когда на тебя летит лавина...
Священное Писание тоже обещает всеобщее воскресение. Но это — совсем другое воскресение!
Я читала у пророка Иезекииля о воскрешении множества людей, чьи кости покрывали равнину. Господь Сам положил пророку на плечо руку и вывел его на эту огромную равнину, покрытую сплошь белыми костями, высушенными солнцем и промытыми дождями... И повелел пророку призвать кости соединиться, а потом — вызвать дыхание четырех ветров — от четырех сторон света, чтобы оно вошло в лежащих на равнине. Иезекииль исполнил повеления Господа, и давным-давно истлевшие воины ожили на поле боя, встали и...
И куда же двинутся эти несметные рати?
Сам Бог поведет их в обещанную земдю, в тихую землю, где текут реки с водой, сладкой, как мед, а на берегах стоят по колено в теплой траве сытые коровы, из их переполненных сосков падают капли молока, и молочный туман стелется над речными долинами...
Или они придут в иной, преображенный мир? Мир, в котором воля Творца восстановлена, в котором ничто не стоит между Богом и человеком. Там течет одна огромная, светлая, как кристалл, река — поток жизни. Она катит светоносные волны прямо по широкой улице города, построенного из драгоценных камней, и по берегам ее, слева и справа, стоят древа жизни, их листья предназначены для исцеления народов... Так написано в Апокалипсисе.
1970 - 1999