- Не стоит беспокойства, мисс Прайс, - отозвался он через силу, расстегнув на жилете несколько пуговиц, - Момент слабости. Вы же знаете, с возрастом старые раны все чаще дают знать о себе.
Сэнди, нахмурившись, налила ему в стакан воды и щедро разбавила сельтерскую из пузатой бутыли со «Старым монахом», которую извлекла из-под стола.
Пойло было варварским, совсем не похожим на те коктейли, что мастерски готовил доктор Фарлоу, но Лэйд проглотил содержимое стакана одним глотком.
- Вот как? И что за раны болят у вас, мистер Лайвстоун?
Наверняка, в этот раз ей было чертовски тяжело сдержать улыбку. Проще представить себе петуха, исполняющего итальянскую арию, или шотландца-мецената, чем старого толстого Чабба, рассудительного владельца бакалейной лавки, участником хоть какой бы то ни было завалявшейся войны. Она не знала о той войне, которую он уже двадцать лет вел со всем островом – со всем миром.
- Не знаю, - честно сказал он, - Но, судя по самочувствию, я получил их где-то между Битвой при Кресси[8] и Барселонской осадой[9].
- Вам сорок четыре года, мистер Лайвстоун. Вы не старик.
Немного отдышавшись, Лэйд погрозил ей пальцем.
- Господи, Сэнди, ты столько времени работаешь на Лайвстоуна и Торпа, а до сих пор не поняла главного правила торговли. Если хочешь сбыть греческие оливки – уменьшай их возраст. Если хочешь сбыть мужчину – увеличивай!
- Я внесу это в наш прейскурант, - серьезно кивнула Сэнди, - Думаю, если не задирать цену выше двух шиллингов, мы сбудем вас еще до начала ноября.
- Тебе лучше бы думать о том, что как сбыть тот бочонок скипидара, что я неосторожно купил, и который до сих пор торчит тут. Он испорчен и от него разит, как от старого китобоя!
Кажется, я привык к ней, подумал Лэйд, отставив пустой стакан. Не так, как привыкают к вещам, не так, как я привык к хитрому Дигги. Мисс Прайс молода, красива, обладает бесчисленным множеством достоинств, среди которых чувство юмора – лишь самое малое. Она находит удовольствие в том, чтобы днями напролет сидеть в пропахшей керосином каморке, украдкой читая книжку, и, кажется, не видит ничего ужасного в обществе старого брюзги мистера Лайвстоуна. А еще у нее превосходная память, но я искренне благодарен Новому Бангору за то, что он не сохранил в ней воспоминаний о том где, когда мы с ней познакомились – и при каких обстоятельствах.
- Мне пора, мистер Лайвстоун, - Сэнди улыбнулась ему, поправив жакет, - Гроссбухи в порядке, корреспонденция поставщикам отправлена. Я могу быть свободна?
Вероятно, она не вкладывала в эту фразу никакого особенного смысла, но Лэйд, услышав ее, стиснул зубы.
«Я могу быть свободна»?
Нет, подумал он, к несчастью не можешь. Это то единственное, чего я не могу тебе дать, Сэнди.
- Разумеется, мисс Прайс. Доброй ночи.
- Доброй ночи, мистер Лайвстоун. Я заварила чай с молоком, ночь будет сырой, вам пригодится…
Я должен сделать это, подумал Лэйд. Не ради себя – я с самого начала знал, что мне не суждено живому покинуть Новый Бангор. Ради нее. Пусть даже это причинит ей чудовищную боль. Мне придется рискнуть. Иначе я не сумею разглядеть того, кто придет в сумерках.
- Мисс Прайс!
Она еще не успела выйти, только положила руку в тонкой перчатке на рукоять двери.
- Что? Ах да, чайник в вашем кабинете, я же забыла вам…
- Есть кое-что, что мне нужно вам рассказать. Прямо сейчас, если вы не против.
Это был не тон мистера Лайвстоуна. Это был другой тон – голос, который очень редко звучал в Новом Бангоре.
- Конечно, я…
- Простите меня, мисс Прайс, - сказал он быстро, - Если я совершаю это, то только потому, что не хочу потерять вас. И мне искренне жаль за… все то, что вы испытаете.
Прежде, чем она успела удивиться, Лэйд прикрыл глаза и быстро произнес:
Радуйся, нежная мать, -
В битве убийца убит.
Пой свою песню опять, -
Недруг в могилу зарыт.
Злой кровопийца,
Таившийся в розах,
Пойман, убит и зарыт![10]
Произнося это, он сам испытывал физическую боль. Словно каждая строка была тупым кинжалом, который он вгонял себе между ребер. Но он знал, что останавливаться нельзя, малейшая пауза или неточность в интонации погубит страшный невидимый узор, обрекая Сэнди на дополнительные мучения.
Закончив, он еще несколько секунд не решался открыть глаза. Хоть и чувствовал – получилось. Чувствовал по той мгновенно воцарившейся в лавке колючей, поддернутой холодом, которого никогда не видели в здешних широтах, тишине.