— Ну не под суд же его отдавать? — фыркнул Уилл.
— Уже понимаете всю щекотливость положения? Помимо этого была ещё одна теория, которую косвенно подтверждали отчёты и письма «Исидора». Что, если он совершил убийство хозяина, руководствуясь инстинктом самосохранения? Он сознавал, что если результаты эксперимента не удовлетворят мистера Лайдлоу, тот не колеблясь уничтожит его. А значит, вынужден был действовать на опережение, устранив опасность для собственного существования.
— Какая разница? Он убийца!
— Убийца, — согласился Лэйд, — Но мыслящий убийца, обладающий инстинктом самосохранения, имеет право на законный суд и приговор, так уж повелось. Ну, не буду вас долго томить… Это не было убийством, совершённым во спасение, как не было и убийством, совершённым из ненависти. Это было убийство из любви.
Уилл едва не споткнулся на совершенно ровной мостовой?
— Любви? — опешил он, не пытаясь скрыть изумления, — Какой ещё любви?
— Любви существа к своему создателю, конечно, — спокойно пояснил Лэйд, — Я уже говорил вам, сколь серьёзно мистер Лайдлоу относился к своему эксперименту. Для него это было вопросом жизни, если мне простительно будет использовать подобный каламбур. И преданный ему до последнего медного болта «Исидор», учась мыслить, сознавал это. Он понимал, если он не сможет сделаться человеком, это причинит его хозяину, которого он боготворил, невыносимые муки. Он во что бы то ни стало должен был стать человеком — ну или, по крайней мере, приблизиться к этому идеалу. Сам того не зная, мистер Лайдлоу загнал своего слугу в логическую ловушку, даже не заметив этого. Что ж, любовь — идеальный материал для сооружения всякого рода смертельных ловушек, об этом догадывались ещё древние греки… К слову, вам приходилось читать старую итальянскую сказку про деревянную куклу, которая хотела стать настоящим мальчиком?
— Я… не уверен, — поколебавшись, ответил Уилл, — Кажется, нет.
— Ваше образование прямо-таки зияет дырами, — пробормотал Лэйд, — Но сейчас речь не об этом. Автоматон страстно желал претворить в жизнь мечту своего хозяина, стать подобием человека. Но его несовершенный юный разум знал только один способ добиться этого — освежевав и сняв кожу с мистера Лайдлоу. Разве не трогательно?
Уилл скривился.
— Чрезвычайно.
— Боюсь только, мистер Лайдлоу, как и многие учёные, был ограничен рамками математических догм, не в силах осмыслить эту интересную концепцию с позиций философии и морали. Память «Исидора» сохранила последние слова мистера Лайдлоу, произнесённые им после того, как автоматон начал процесс перерождения, постепенно срезая с него кожный покров. Увы, приходиться признать — в этих словах не было понимания сути момента, которое пристало учёному, не было осознания значимости… Честно говоря, это были весьма грубые и невоздержанные слова, свидетельствующие о том, что он, человек всю жизнь исследовавший разум, ушёл из жизни, так и не поняв, свидетелем какого важного явления стал. Разве не досадно? Ну что же, чувствуете себя в достаточной мере вдохновенным, чтоб извергнуть по этому поводу ещё одну воодушевляющую библейскую цитату? Или, полагаете, что эта история не похожа на правду?
— Всё, во что можно поверить, похоже на правду, — рассудительно заметил Уилл, — Однако ваши истории едва ли призваны разжигать в слушателях… м-м-мм… жизнелюбие.
Лэйд ощерил зубы в ухмылке, удовлетворённо отметив, что эта гримаса производит на Уилла явственно неблагоприятное впечатление.
— А что вы ожидали услышать в моём исполнении? Комические куплеты? Я старый каторжник, Уилл, а наше чувство юмора зачастую специфического свойства. С другой стороны… Чтобы избавить вас от впечатления, будто я нарочно припоминаю все происшествия самого мрачного свойства, могу специально извлечь из своих пыльных погребов что-нибудь другое. Кстати, и искать долго не придётся. Мне на ум пришёл случай с Альфом-Глашатаем. Это в самом деле забавная история. Она до сих пор заставляет улыбаться старикашку Маккензи, а тот известен тем, что рассмеялся лишь раз в жизни — когда фискальный инспектор сломал ногу на пороге «Глупой Утки».
— Вы знаете, какую историю я бы предпочёл выслушать.
— Знаю, — согласился Лэйд, — Но в том-то и состоит искусство лавочника — подсовывать покупателю тот кусок, который надо сбыть вместо того, который тот вознамерился купить. Уверяю, мы с вами дойдём и до Доктора Генри с его мятежниками. Итак, всё случилось одним ясным утром шесть лет назад. Почтовое отделение Нового Бангора получило неожиданную депешу, при виде которой дрогнули самые отчаянные почтмейстеры острова, скреплённую красной печатью Канцелярии. Депеша эта оказалась ордером прямого действия, приказывающим всем рыжим почтальонам Нового Бангора с этого дня насвистывать при вручении корреспонденции, если это происходит по вторникам и четвергам. Этим же документом строго воспрещалось продавать марки старым холостякам и принимать все телеграммы, количество слов в которых было нечётным. Главный почтмейстер, должно быть, поседел в одну ночь, но ослушаться не посмел — печати на ордере были самыми настоящими, всё обставлено по форме, а сама бумага была подписана собственноручно секретарём Канцелярии.