— Вы правы, я не знаю, кто оказал мне эту услугу, — с достоинством заметил Уилл, — Как не знаю и того, откуда он прознал про мой живой интерес к «Альбиону», однако убеждён, что человек, способный на такую любезность, едва ли желал мне зла. А теперь, прошу вас, оставим эту тему. Может, я подчас и произвожу впечатление легковерного человека, но я отнюдь не дурак.
— Даже дурак, будучи достаточно настойчивым и последовательным в своей глупости, в некотором роде делается мудрецом, — пробормотал Лэйд, немного остыв от гнева, — Что бы вы ни надеялись обнаружить в «Ржавой Шпоре», лишь напрасно потеряли время, своё и моё. Это место давно проклято и заброшено. Здесь пусто. И если вы хотите совета Бангорского Тигра, тоже держитесь подальше от этого места. Ничего доброго оно не сулит.
— Я знал, что когда-нибудь окажусь в «Ржавой Шпоре», с вашей помощью или нет. Если вы не против, я хотел бы осмотреть её и внутри.
— Исключено, — отрезал Лэйд, — Нам нечего там делать. Что вы хотите обнаружить внутри?
Уилл заколебался.
— Я… сам не знаю, но чувствую, что должен увидеть это место. Прикоснуться к тем местам, которых когда-то касалась рука Доктора Генри. Сесть на стул, на котором сидел Пастух. Бросить взгляд в окно, в которое нервно глядела Графиня, комкая перчатки…
— Вы беспокоите меня, Уилл, — резко произнёс Лэйд, — Ваша страсть ко всему, что связано с «Альбионом», уже граничит с одержимостью!
— Возможно. Возможно, мистер Лайвстоун. Но я одержим познанием, величайшим из пороков. Тем самым, что противостоит благому невежеству, превращающего человека в смиренного в своём благочестии червя. Ваша история про «Альбион» захватила меня с самого начала. Но мне кажется, вы сами не понимаете её ценности, как банкир не понимает ценности старых писем, оставленных ему в залог, писем, исполненных страданий и чувств. Вы всего лишь… — губы Уилла дёрнулись, точно искривившись от ещё не произнесённого ругательства, — привратник, который сам не в силах заглянуть в охраняемый им чертог. Ключник тайны, которую не в состоянии осмыслить.
Уилл старался выглядеть спокойным, но Лэйд видел, как подрагивают от напряжения его бледные пальцы, впившиеся в дверную ручку.
Лэйд отчего-то не рассердился, как сам ожидал, не впал в спасительную ярость, которая подчас служит спасением в излишне сложных ситуациях, в которых с трудом разбирается рассудок. Вместо этого он ощутил колючий, рвущийся из груди, смешок.
— Привратник? Ключник? Что ж, не худшее сравнение. Не мне, лавочнику, обижаться на эти слова. Если хотите причинить мне душевную боль посерьёзнее, можете назвать меня скопцом, не способным познать плод любви, но оберегающим нравственность — это сравнение, согласитесь, будет и изящнее и ядовитее.
Уилл покраснел. Может, он думал, что им с Лэйдом предстоит изящная словесная дуэль, в которой рапирами противникам служат отточенные метафоры, и теперь напоминал неудавшегося дуэлянта, получившего грязной тряпкой поперёк лица.
— Что вам до клуба? — прямо спросил Лэйд, — Клуб «Альбион» закрыт много лет назад, вам не отыскать следов его участников, даже если вздумаете ползать на животе, изучая каждую пылинку. Они никогда не вернутся сюда. Люди, судьба которых вас беспокоит, были обречены с того момента, когда Доктор Генри открыл первое заседание клуба.
Уилл отрешённо покачал головой. Но в его взгляде, который протёк сквозь Лэйда, точно тот сам на миг оказался бесплотным призраком, было не раздражение, которое полагал увидеть в нём Лэйд, не отчаянье и не насмешка. В нём была горечь. Искренняя горечь зрячего, пытающегося объяснить слепцу, что такое видеть бездонную синеву неба над головой. Горечь озарённого светом истины учёного, стоящего перед насмехающимся над мудрёными письменами самоуверенным варваром.
— Вы не понимаете, — прошептал Уилл, опустив голову, — Не понимаете, как не понимают все прочие люди, мнящие себя пленниками Нового Бангора. Для вас история «Альбиона» — это история бунта. Мятежа против тирана, заранее обречённого и никчёмного. Я же вижу в нём нечто иное. Дерзновение.
— Они просто пытались спасти свои жизни. Как пытаюсь я сам. Как пытались другие несчастные, приговорённые Им к страданиям и смерти.
Уилл усмехнулся — с выражением, которое Лэйд прежде полагал несвойственным его возрасту.
— Об этом я и говорю. В мире есть миллионы людей, слепо выполняющих божественную волю и полагающих высшим проявлением божественной благодати найденный на улице четвертак или выглянувшее из-за туч солнце. Есть миллионы людей, которые объявили войну клерикальной замшелости, сами не заметив, что война эта, как и все войны, выродилась в побоище, тщащееся уничтожить всё, на чём лежит отпечаток высших сил. Ни те, ни те не желают по-настоящему открыть истинную природу божественного начала. Оно нужно им — как союзник или утешитель, как довод в споре, как остроумный каламбур или декорация для доходного дела. Но многие ли отважатся положить жизнь на то, чтобы открыть его истинную природу, мистер Лайвстоун, будучи готовыми встретить лицом к лицу ответ?