Поэт стиснул зубы — удар, видимо, пришёлся в цель. Он бросил в сторону Пастуха горящий взгляд из-под густых волос.
— А вам, значит, не терпится поиграть с ним в прятки? Пощекотать нос палачу? Превосходно! Но неужели для этого вам нужна компания?
Пастух не сострил в ответ. Даже не улыбнулся. Точно мгновенно решившись на что-то, он сбросил с себя личину благодушного фамильярного трепача, и только тогда сделалось видно, что личина эта фальшива. На доктора Генри внимательно смотрели сосредоточенные глаза профессионального забойщика — уверенные и мудрые глаза убийцы. Эта перемена понравилась доктору Генри. Он и сам ощущал нечто подобное, точно сбросил наконец тяготивший его пиджак, узкий в локтях и отчаянно давящий на горло.
Больше никаких софитов. Никакой сцены. Никаких аплодисментов. Для этого выступления конферансье не придётся устраивать торжественный ритуал.
— Мистер Тармас прав. Наказание неизбежно и каждый из нас обречён. Думаю, все мы знаем, что случается рано или поздно с людьми, которые, исчерпав запас сил, становятся гражданами Нового Бангора. Мы можем либо принять это, либо противиться, используя все те небогатые средства, которые есть в нашем распоряжении.
— Это мятеж, — тихо произнесла Графиня. Она положила ридикюль с пистолетом на стол, но никто даже не посмотрел в его сторону, — Наша участь предрешена, это несомненно. Но как знать, не загоняем ли мы сами себя в ужасную ловушку, сделавшись из бессловесных игрушек Его сознательными врагами? Это уже не просто игра, это вызов. Попытка противостоять его власти и могуществу, лишить его законной собственности. Что он сотворит с нами, если этот заговор будет раскрыт?
Они все замерли, тревожно вслушиваясь. Слышно было, как тревожно и зло скрипят на ветру флюгера, как где-то на соседней улице нечленораздельно голосит пьяный, не то распевая какую-то песню, не то монотонно жалуясь на жизнь. Неуверенно пискнула где-то в небе пролетающая рядом птица, но тут же, точно испугавшись, смолкла.
Какого звука они ждали? Доктор Генри и сам этого не знал. Оглушительного удара грома, который расколет небо и крышу над ними, обнажив гнездо заговорщиков? Скрипа тормозов локомобилей Канцелярии во дворе? Оглушительного небесного гласа, который затмит собой даже рёв заводских гудков Коппертауна?
Левиафан молчал. Если Он и ощущал какое-то нарушение в привычной и однообразной ткани бытия, то не спешил на это реагировать. Или же не считал нужным.
Доктор Генри обвёл собравшихся взглядом. Трое мужчин и женщина. Они ждали, что он скажет и, ощущая нутром обжигающие мгновенья этой затянувшейся тишины, он вдруг вспомнил, как восемь лет назад, в Ливерпуле, другой человек точно также ждал его слов.
Это было его четвёртое выступление, такое же оглушительно успешное, как и первые три. После того, как он сошёл со сцены, антрепренёр, смущаясь, подвёл к нему пожилую женщину в траурном платье, которая хотела задать вопрос. Она хотела знать, может ли чудодейственная наука, могущество которой было явлено на сцене, вернуть к жизни её покойного сына.
Что он мог ей сказать? И что он мог сказать этим людям? Графине, Архитектору, Пастуху, Поэту… Пообещать им, что спасёт их? Что выведет их из царства всемогущего божества и тирана? Вернёт им, безвольным слугам Нового Бангора, право именоваться людьми?
Раньше в его распоряжении был человек, загодя готовивший речи — проникновенные, взвешенные и неизменно хорошо действующие на публику. Тем более, что он сам всегда знал, чего именно публика ждёт от него. Что ж, подумал доктор Генри, теперь я один. Значит, надо привыкать к этой работе. Вести к свету людей, которые забыли, что такое свет.
— Да, это мятеж, — произнёс он, когда тишина сделалась удушливой, как предгрозовая ночь, — То, что мы собрались вместе, дерзнув искать сообща план спасения с острова, уже делает нас преступниками в Его глазах. Но каждый из нас был мятежником в душе с того самого момента, когда осознал, что с ним произошло. То, что вы находитесь здесь, наилучшее тому подтверждение. Да, мы мятежники. Но теперь мы не разрозненные бунтовщики, дожидающиеся своей участи. Мы…
— Кто? — насмешливо спросил поэт, — Когорта каторжников? Научное общество? Революционная ячейка? Может, военный отряд?