— Мне кажется, вы выбрали неверную книгу, Уилл, — произнёс Лэйд вслух, не в силах оторваться от этой пёстрой полосы жизни, тянущейся ему навстречу, — Человек, впервые подаривший чудовищу имя, возможно, был знаком с Библией, но в этот момент имел в виду не неё. Вы ведь догадываетесь, что Левиафан упоминается не только лишь в Библии? Бога ради не вздумайте схватиться за «Моби Дика», поберегите рассудок… Нет, мне кажется, человек, впервые назвавший хозяина Нового Бангора Левиафаном, вдохновлялся не Библией, не Мильтоном и не Мелвиллом, если на то пошло.
— Тогда кем же, мистер Лайвстоун?
— Это был Гоббс, — чётко и раздельно произнёс Лэйд, пытаясь высвободить взгляд, застрявший в остром стальном кренделе, висевшим над порогом пекарни, — Мне кажется, это был Гоббс. Английский философ семнадцатого века.
Уилл неуверенно склонил голову.
— Кажется, мне приходилось слышать это имя. Не уверен, но… Боюсь, во время учёбы я уделял куда больше внимания живописи, чем должно было уделить прочим наукам. Этот мистер Гоббс, он…
— Для Томаса Гоббса Левиафан не был чудовищем. Точнее, был чудовищем иного рода. Под Левиафаном Гоббс понимал прежде всего государство — сложно устроенную машину, призванную помогать человеку и защищать его, этакого громоздкого механического великана, в котором верховная власть исполняет функции души, должностные лица — суставов, советники — памяти, законы — разума… Интересная концепция, по-своему красивая. Пытаясь исполнять и предугадывать желания человека, ограждать его от внешних и внутренних опасностей, такой механический Левиафан вынужден неумолимо совершенствоваться, перестраиваться и усложняться. Вплоть до тех пределов, когда какой бы то ни было контроль за его действиями со стороны человека делается излишним и вредным, поскольку ведёт к снижению эффективности. Ведь не может же человек, согласитесь, вручную переключать передачи, когда едет на локомобиле. А представьте, что таких передач — сотни, тысячи, миллионы… В какой-то момент Левиафан Гоббса из рукотворного голема превращается в огромный самостоятельно мыслящий организм. Шестерёнки вращаются сами по себе, гальванический ток гудит в жилах, стальные поршни стучат… И человек, некогда создавший это существо, вдруг с ужасом сознаёт — отныне оно ему не принадлежит. Оно будет выполнять ту роль, для которой было создано, но отныне — так, как сочтёт нужным. Без его вмешательства и участия. Оно стало слишком сложно, слишком умно, слишком громоздко, чтобы воля даже тысячи людей могла его остановить или ослабить. Жутковатая выходит картина, а?
— Да, — пробормотал Уилл, ёрзая на сиденье, — Жутковатая.
— Вот что такое Левиафан. По крайней мере, в моём представлении. Не библейский зверь. Не демон. Даже не чудовище. Это какой-то невероятно переусложнившийся механизм, природа которого неизвестна и, по большому счёту, уже не играет роли. Эволюционировавший вплоть до тех пределов, когда даже логика теряет свой смысл, а рациональный метод — такое же варварское оружие, как и деревянные палицы полли. Разумен ли Он? Это первый вопрос, которым задаёмся мы, его новые граждане. Его игрушки. Его заключённые. Его гости. Нам кажется, что это основополагающий вопрос, которые предрешает все прочие. Мы отказываемся понимать, что это самый бессмысленный на свете вопрос.
— Почему? — жадно спросил Уилл, — Почему, мистер Лайвстоун?
— Потому что ответ на него ничего не меняет и не объясняет, — ответил Лэйд, с отвращением расслышав в собственном голосе поучительные нотки. Должно быть, с подобными интонациями разговаривал Архитектор, — Разумен он или нет, мы с ним стоим на столь разных ступенях устройства и развития, что любое значение ответа меняет в окружающем мире не больше, чем одна чёрная песчинка в пустыне из белого песка. Сейчас, погодите, я постараюсь придумать визуальный образ, чтоб вам было проще понять. О, нашёл! Вообразите себе такую картину… Беспечный водитель грузового локомобиля легкомысленно встал из-за баранки, чтоб разжиться табачком в ближайшей лавочке, но не заметил, что забыл застопорить колёса и подложить тормозные башмаки. Воспользовавшись отсутствием хозяина, его машина, извергая пар и дребезжа, медленно двинулась вниз по улице. Навстречу… — Лэйд не удержался от зловещей паузы, заметив, как напрягся собеседник, — Навстречу ползущему по своим делам муравью.
Мысль о муравье отчего-то насмешила Уилла, так что он едва не прыснул.