Но все ощущали окружавший ее холодный воздух и хрупкое молчание, которое не хотелось нарушать. Они видели ее каждый день, но никто не знал, как ее звали. В конце концов спрашивать ее имя стало просто неудобно. Хотя бурная жизнь офиса постоянно протекала вокруг нее, сотрудники оставили эту странную девушку в покое.
Под столом Рины стоял небольшой морозильник, который компания установила специально для нее. Каждое утро Рина неслась к нему, раскрывала свой герметичный пакет для обеда, затем из термоса, наполненного кубиками льда, доставала пакет для бутербродов, в котором лежал ее единственный кубик льда. Она осторожно помещала его в морозильник, вздыхала, садилась на стул и ждала, когда успокоится сердце.
В маленьких офисах, окна которых не выходили на бухту, сотрудники занимались тем, что искали на своих компьютерах ответы на вопросы, задаваемые людьми, окна чьих кабинетов выходили на бухту. Работа Рины заключалась в том, чтобы собирать эти ответы и, используя правильные шрифты, размещать их в нужных местах на соответствующих листах бумаги, а затем отправлять эти листы людям в офисах с видом на бухту. Иногда сотрудники в маленьких офисах были слишком заняты и надиктовывали ответы на кассеты. Рина набивала эти ответы на клавиатуре.
Рина обедала за своим рабочим столом. Хотя и могла отойти ненадолго на некоторое расстояние от своей души, не чувствуя себя плохо, Рине нравилось оставаться как можно ближе к морозильнику. Когда ей приходилось отходить на некоторое время, например, чтобы отнести конверт в какой-нибудь офис на другом этаже, она представляла, как внезапно в здании отключается электроэнергия. Задыхаясь, она бежала по коридорам, чтобы быстрее добраться до безопасного места рядом со своим морозильником.
Рина пыталась не думать, как несправедлива была к ней жизнь. Родись она до изобретения специалистов компании «Фриджитэйр», не выжила бы. Ей не хотелось быть неблагодарной, но иногда ее существование казалось просто невыносимым.
После работы вместо танцев, куда шли остальные девушки, или свиданий она целыми ночами сидела дома и читала биографии, чтобы затеряться в жизнях других людей.
Утренние прогулки с Т. С. Элиотом. Мемуары.
С 1958 по 1963 г. Элиот состоял членом Комиссии по исправленной Псалтири из Книги общественных богослужений. К тому времени он был уже нездоров и избегал лишний раз открывать свою жестяную банку с кофе.
Он сделал только одно исключение из этого правила, когда Комиссия приступила к правке 22-го псалма. Четыре века назад епископ Каверсдейлский очень фривольно подошел к переводу этого псалма с иврита. Верным толкованием центральной метафоры псалма на английском языке, по общему мнению Комиссии, должно быть «долина кромешной тьмы».
На заседании впервые за несколько месяцев Элиот заварил чашку своего кофе. Я не могу забыть тот глубокий аромат черного кофе.
Элиот отпил глоток, а потом своим завораживающим голосом, который запомнился нам после прочтения «Бесплодной земли», он прочитал традиционный перевод, смысл которого каждый англичанин впитывает вместе с молоком матери: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла».
Единогласно решили оставить версию Каверсдейла, какой бы приукрашенной она ни казалась.
Думаю, людей всегда удивляло, насколько Элиот был привержен традиции, верен англиканской церкви, насколько глубоко его душа была проникнута английским духом.
Я считаю, что в тот день был последний раз, когда Элиот попробовал свою душу. Я часто думаю, что хотел бы еще раз почувствовать тот аромат: горький, жженый и умиротворяющий. В нем был не только дух настоящего англичанина, но и гений поэзии.
Вымерить кофейной ложкой жизнь, – подумала Рина, – порой это может показаться действительно ужасным. Может, поэтому у Элиота не было чувства юмора.
Однако душа в кофейной жестяной банке казалась по-своему милой. Она оживляла воздух вокруг него, пробуждала всех, кто слышал его голос, делала их открытыми, внимающими тайнам его тяжелых для понимания, глубоких строф. Элиот не мог написать, а мир не понял бы «Четыре квартета» без аромата его души, без резкости, которую она придавала каждому слову, без острого привкуса, который не покидает вас, когда вы попробовали что-то по-настоящему значительное.