Так Клодина враз снова стала Клодом, понимая, что игра стоит свеч. Подумать только, снова прогуляться по „Куотер“… Она — нет, он! — встанет на Бурбон-стрит и вдохнет воздух, напоенный выхлопными газами, и почувствует, как у него встает при одном взгляде на длинноногих телок в коротких юбчонках, вышагивающих на своих высоченных каблуках… А потом у „Альфонсо“ он выдует через соломинку высокий стакан виски „Сто волынщиков“. Ага. А карман будет оттопыривать пухлая пачка двадцаток. Интересно, помнят ли его эти сучки? Ему не сосали уже тысячу лет…
Так что Клод сказал Хоббсу „да“ и теперь сидел здесь, с соседом по камере, который драл его в задницу.
Он. Его. Он вернулся сюда.
— Оденься, — приказал Стоукли.
Уровень ненависти в голосе Джонсона достиг своего пика и теперь снизился до обычного. Из угла тесной камеры слышался плеск воды. Кассета с „Дйс Ти“ доиграла до конца, и магнитофон отключился. Откуда-то с нижнего яруса донеслось бренчание гитары и голос, напевавший что-то из репертуара Альберта Коллинза. Клод развернулся на краю койки и потянулся за штанами. Своими штанами… Ему срочно требовалось сходить в туалет, но мускулистая фигура Стоукли по-прежнему занимала крошечную уборную.
— Скоро вернется Уилсон? — спросил Клод.
Стоукли, повернувшись к нему и вытирая лицо когда-то белым, а теперь серым от долгого употребления полотенцем, уточнил:
— Что ты там вякаешь?
— Ничего, — ответил Клод, уже жалея о своем вопросе.
— Ты думаешь, я не могу управляться с делами без него?
— Я не говорил ничего подобного, — запротестовал Клод.
Стоукли отшвырнул полотенце и настолько приблизился к Клоду, что навис над ним подобно скале. Клод съежился.
— Уилсон взял тебя сюда, потому что ты — оскорбление наших братьев, и он хочет доказать бледнолицым козлам, что мы достаточно сильны, чтобы забрать тебя. — Большой негр сжал пальцы правой руки в кулак. — Потому что мы сильнее, врубаешься, приятель? Здесь „Долина Бегунов На Дальние Дистанции“. Солнце еще высоко, но однажды, собравшись с силами, мы перевернем весь этот поганый мир — однако, пока мы здесь, мы будем тянуть нашу лямку вместе. Иначе мы ничто.
— Поэтому я и вернулся, — вставил Клод.
— Вранье. — Стоукли наставил указательный палец прямо в лицо собеседнику. На Клода снова пахнуло резиной. — Ты нас используешь. Не знаю пока, каким образом, но используешь.
— Мне надо в сортир. — Клод попытался встать. Стоукли толкнул его в грудь, заставляя опуститься на место.
— Ты используешь нас так же, как раньше использовал этого козла Эгри.
Туссен так и не понял, кто — Клод или Клодина — говорил его устами, когда от гнева он на мгновение расхрабрился и у него вырвалось:
— Эгри требовал от меня то же самое, что и ты. Так в чем разница, Стоукли?
Последнее слово он выговорил так, будто хотел свернуть его трубочкой и воткнуть в задницу Джонсона, и тут же об этом пожалел. Стоукли отступил на полшага назад и подсветил Туссену кулачищем по зубам. Клод еще успел почувствовать на губах привкус крови, когда огромная рука сжала ему горло. Стоукли вздернул его в воздух так, что их лица оказались на расстоянии пяти сантиметров.
— Ты будешь спорить со мной после того, как докажешь, что ты человек. А до сих пор твое грязное очко принадлежит мне, а теперь иди просрись, Клодина!
Стоукли разжал руку и отошел. Прокашлявшись, Клодина рванула к унитазу и торопливо присела, спустив штаны.
Она. Ее. Клодина. Ну и хрен с ним. Не смертельно.
Он подумал о том, позволит ли ему Уилсон встретиться еще раз с Клейном. Туссен хотел поговорить с доктором. Больше довериться некому. А если и есть кому, сомнительно, чтобы его стали слушать. В животе раздалось громкое бурчание; Стоукли по ту сторону занавески взвыл от отвращения:
— Господи Иисусе! Выходи оттуда, сучара, пока я тебя не вынес по кускам!
Клод вздохнул и потянулся к рулону туалетной бумаги. Он был рад тому, что вернулся в блок „B“. Нет, в самом деле рад. Подтираясь, он позволил себе снова помечтать о длинноногих оторвах в мини-юбках и наспех помолился, упрашивая Бога о том, чтобы очутиться на Бурбон-стрит раньше, чем до него доберется Нев Эгри.