Голос ярости утих так же неожиданно, как и зазвучал, оставив после себя пустоту. Клейн задрожал от ветерка, нагнетаемого потолочным вентилятором. Рубашку можно было выжимать. Хоббс со шлепком захлопнул зеленую папку.
— Вы свободны, Клейн, — сказал он.
Клейн молча уставился на него.
— Комиссия согласилась с моими рекомендациями. Завтра в двенадцать дня вас передадут на попечение вашего инспектора по надзору.
Хоббс встал и протянул Клейну руку. Клейн тоже поднялся на ноги и пожал руку начальника.
— Спасибо, сэр.
— Теперь можно и улыбнуться, Клейн.
— Да, сэр.
Но Клейн не улыбался: ощущение пустоты не исчезало. Доктор знал, что если ей предстоит заполниться, то не весельем и радостью, а мучительной болью утраты, и боялся этого. На том и стой, приказал он себе, пока не окажешься в безопасном месте. Клейн отпустил руку Хоббса.
— Восемьдесят девять процентов освобожденных рано или поздно вновь попадают в эти стены, — добавил Хоббс. — Не окажитесь в их числе.
— Не окажусь.
— Могу ли я что-нибудь для вас сделать? — спросил Хоббс.
Клейн замялся. Все, что ему оставалось сделать — все! — это выйти из этого кабинета и пересидеть где-нибудь в укромном уголке предстоящие Двадцать четыре часа, а после можно хоть на пляж отправляться в Галвестон-Бей. Сама мысль о свободе внезапно вселила в него страх, что вот сейчас, накануне освобождения, он чем-либо рассердит Хоббса. Клейн припомнил слова Клетуса насчет того, что задница доктора останется в распоряжении капитана до тех пор, пока Клейн не выйдет за ворота.
— Не стесняйтесь, говорите, — подбадривал Хоббс.
Клейн взглянул на него:
— При существующем положении вещей Коули не сможет один управляться в лазарете.
— Доктор Девлин неоднократно ставила меня об этом в известность. Ничего, скоро все изменится.
Клейн не смог удержаться:
— Прошу прощения, сэр, но лазарет — наш общий стыд.
Хоббс выпрямил плечи:
— Тюремная больница — это мой позор, доктор Клейн. — Сумасшествие, выглядывающее из зрачков Хоббса, стало заметнее. — И ваши, если не мои собственные жалобы были услышаны. Уверяю вас, что на фоне событий, в преддверии которых мы находимся, обстановка в лазарете может считаться несущественной.
Клейн с удивлением попытался понять мысль Хоббса; по-видимому, это отразилось и на лице, поскольку Хоббс внезапно замкнулся. Его голос по-прежнему подрагивал от сдерживаемой страсти.
— Рад это слышать, сэр.
— Тогда заодно радуйтесь и тому, что вам не придется быть этому свидетелем. — С этими словами Хоббс повернулся, пересек комнату и подошел к окну, выходящему на север.
Он посмотрел вниз, на хмурые мегалиты камерных блоков; руки начальника дрожали, и он стиснул подоконник. Все его тело, казалось, подрагивало, сопротивлялось какой-то невероятной силе.
Клейн, глядя ему в спину, не мог сообразить, получил ли он разрешение идти. Неожиданно он ощутил, что боится не только за себя. Неизвестно, насколько поглотила Хоббса болезнь, но все его действия, казалось, только тонкая струйка, сочившаяся из-под крышки психической шкатулки Пандоры, из последних сил удерживаемой начальником тюрьмы. О каких грядущих улучшениях он говорил? Не спросить ли его об этом? Может, подойти к Хоббсу и положить ему руку на плечо?.. Не его это собачье дело… И все же Клейн против своей воли шагнул к Хоббсу.
— Желаю удачи, Клейн.
Хоббс сказал, не отрывая глаза от окна. Клейн остановился на полушаге.
— И спасибо вам за беседу.
В голосе Хоббса прозвучала решимость, которая значила больше, чем просто желание закончить встречу. Клейн промолчал: если Хоббс обернется, то что-то, возможно, случится. Но Хоббс не обернулся.
— И вам удачи, начальник, — пожелал Клейн.
Хоббс, застыв в том же положении, медленно кивнул два раза подряд.
Рей Клейн молча шагнул к двери, открыл ее и, так и не сказав ни слова, вышел из кабинета начальника тюрьмы.
Глава 9
Тони Шокнер заблудился. Он, конечно, слышал, что под обширными подвальными складскими помещениями тюрьмы пролегли прямо-таки джунгли, но чтобы такие… Он шел по подземелью уже двадцать минут, и размеры этого лабиринта внушали ему робость.