— Клейн завтра выходит на свободу, — пробормотала она.
Галиндес поднял бровь: возможно, на лице Девлин читалось слишком многое…
Она постаралась успокоиться.
— Это труд целого года, уникальная работа. Я просто хочу показать им, как-то отметить…
Галиндес поднял ладонь.
— Понимаю, — произнес он. И снова взглянул на журнал.
Работа в тюрьме требует от персонала, будь то офицер-воспитатель, охранник или вертухай, отбросить во имя служения обществу большинство присущих человеку чувств. Некоторым это удавалось легче других. От Девлин не скрылось, что Галиндес разрывается между желанием следовать букве закона — согласно инструкции каждый визит должен быть заявлен по форме по меньшей мере за день — и стремлением быть великодушным. Такие возможности открываются не каждый день. Видно, думала Девлин, охранник понимает все значение этой статьи для Клейна и Коули. Может быть, он вспомнил время, проведенное им в сальвадорской тюрьме. Когда, возвращая журнал, он посмотрел на нее, она страстно желала своим взглядом растопить его сердце.
— Пошли, — сказал Галиндес.
Девлин просияла.
— Я никогда этого не забуду, — пообещала она. — Мне записаться снова?
Галиндес взглянул на часы и покачал головой:
— Мне нужно успеть в блок „D“ на третий развод и перекличку. Я запишу вас задним числом, только вы никому не говорите. Идем.
Взяв Девлин под руку, Галиндес вывел ее во двор, и они зашагали к больнице но дорожке под главной стеной. Галиндес явно торопился.
— Вам вовсе не обязательно сопровождать меня, — предложила Девлин.
— Нет уж, — возразил Галиндес. — Теперь, когда вы расписались в журнале ухода, никто не знает, что вы здесь, так что я передам вас с рук на руки офицеру Сяню. Когда закончите свои дела, попросите его позвонить мне, я зайду за вами.
— Я вам искренне признательна, — сказала Девлин.
Галиндес кивнул, не сбавляя хода. По дороге он задал ей несколько вопросов по поводу ее исследования, они приятно удивили ее глубиной и пониманием темы. Интересно, подумала она, какой предмет он преподавал в Сальвадоре?.. Уже рядом с лазаретом Галиндес, не останавливаясь, повернул голову и бросил взгляд на тюремные блоки: его глаза сузились, он нахмурился. Подняв руку, он крепко потер шею и затылок. Девлин проследила за его взглядом: в качалке за высоким сетчатым забором несколько мужиков таскали шланги, а несколько других неторопливо возвращались из мастерских к административному корпусу. Прямо напротив дверей больницы протянулась гигантская гранитная спица блока „В“; металлическая дверь задних ворот была плотно заперта. Девлин не видела и не слышала ничего подозрительного, но тревога Галиндеса передалась и ей. Тот поднял глаза на ближайшую сторожевую вышку: стрелок неподвижно стоял на площадке, явно ничего не подозревая. Галиндес повернул голову к больнице: до нее еще метров пятьдесят. А главные ворота остались в четырехстах метрах позади них.
— Что-нибудь случилось? — спросила Девлин.
Галиндес пожал плечами:
— Кажется, мне что-то послышалось. А вам?
Она отрицательно покачала головой.
В напряженном молчании они пошли вперед, но уже несколько секунд спустя Галиндес остановился как вкопанный и снова прислушался. Девлин тоже. Ничего… Затем ей почудился очень слабый грохот и шарканье. Механические мастерские, подумала было она. Но нет, Галиндес прав: звуки доносились из здания тюрьмы. Они что-то напоминали, но она не могла определить, что именно. Девлин взглянула на Галиндеса: латиноамериканец побледнел как мел. Он встревоженно смотрел назад, в сторону проходной и главных ворот. Там все было тихо. Галиндес повернулся к Девлин.
— Не беспокойтесь, — спокойно сказал он. — Но нам, я думаю, лучше вернуться назад.
Девлин внезапно стало страшно:
— Как скажете…
От северной стены, с дальней стороны тюрьмы, с расстояния восьмисот метров, донесся прерывистый стук и треск. Галиндес сорвал с пояса переносную рацию.
Девлин осенило: и стук и треск на самом деле — выстрелы.
И сразу же стало ясно, что напоминал ей отдаленный шум тюрьмы: рев футбольных болельщиков, понукающих свою команду, рев, вырывающийся из многих сотен глоток.
В двухстах метрах от них приводимые в движение электромоторами задние ворота блока „B“ начались отъезжать в сторону. Крики внезапно стали громче; теперь они ничуть не были похожи на болельщиков — это был вой ужаса, вырывающийся из груди насмерть перепуганных людей. Девлин попыталась представить, что же происходит в блоке…
Ворота откатились до конца, и из глубины помещения вырвался огромный черно-оранжевый клуб огня и дыма, а впереди — маслянистые языки пламени, лижущие асфальт.