Вы знаете: мне никогда не везло и не к кому обратиться, кроме вас.
Именно потому, что у меня пусто в кармане, меня и донимают в казарме.
Рассчитываю на вас, крестный, в том, что касается капитана ван дер Донка и денег.
Не говорите ничего моей матери: она ничего не поймет и перепугается.
Благодарю и шлю сердечный привет.
Альберт".
Сигара Терлинка потухла, и он снова раскурил ее. Потом без всякой цели встал, обошел вокруг стола, невольно отводя взгляд от того, казалось бы, ничем не примечательного места, где отныне перед ним всегда стоял Жеф Клаас.
- Мария! - неожиданно крикнул он, распахнув дверь.
Она явилась, вытирая руки передником, и Терлинк с первого взгляда понял, что она все знает.
- Закройте дверь, Мария. Что он написал вам?
- Все то же, баас. Сидит на гауптвахте. Похоже, вахмистр невзлюбил его.
- Скажите, Мария... Он сообщил вам, что написал мне?
- Да, он пишет об этом. Говорит, что...
- Что он говорит?
- Что вы наверняка вытащите его с гауптвахты, потому как вам достаточно сказать словечко капитану ван дер Донку.
- Это все?
- А в чем дело? Разве еще что-нибудь случилось?
Наверху затрещала кровать. Невзирая на боли, Тереса наверняка пытается расслышать через пол их разговор!
- Вы сказали ему?
Она, не моргнув глазом, притворилась удивленной.
- Он знает правду, не так ли? И рассказали ее вы?
- Клянусь, нет, баас. Он сам... Как-то раз, когда я умоляла его быть посерьезней и задуматься о своем будущем, он рассмеялся: "Чего мне думать о будущем? Старику придется сделать все необходимое... "А я, клянусь Пресвятой Девой, никогда не сказала ничего такого, чтобы он вообразил...
Она отваживалась поглядывать на хозяина, но понимала все меньше и меньше. Казалось, дело идет о ком-то постороннем и его совершенно не касается.
- Можете идти, Мария. - И когда она уже собиралась перешагнуть порог, Терлинк добавил:
- Кстати, должно быть письмо и для моей жены. Раз уж он за это взялся, значит, попробует сделать максимум.
- Да, письмо есть.
- Дайте сюда... Да, да! А моей жене можете сказать, что я потребовал отдать его мне.
Терлинк положил письмо рядом с первым.
"Дорогая крестная, Пишу вам потому, что очень несчастен и, кажется, серьезно болен... "
Мальчишка давно подметил, что заговорить с Чересой о своей болезни значит открыть себе дорогу к ее сердцу и кошельку.
"Если не сумею устроиться так, чтобы мне носили малость еды из солдатской столовки, просто не знаю, как... "
Часы на ратуше начали бить восемь точно в тот момент, когда зазвонили колокола. Терлинк взял шапку, натянул короткую шубу и спустя минуту уже пересекал ровным шагом площадь, задерживаясь, как обычно на несколько секунд перед стаями голубей.
Мимо проехал и свернул на дорогу в Брюссель большой американский автомобиль ван Хамме. С тех пор как Леонард вернулся из Южной Франции, он меньше участвовал в жизни Верне, зато несколько раз на неделе ездил в Брюссель.
Терлинк обычным путем добрался до своего служебного кабинета, где, как всегда, глянул на Ван де Влита. Сразу вслед затем встал спиной к печке, вздохнув так, словно хотел этим выразить полное безразличие ко всему.
- Вы на месте, господин Кемпенар?
Дверь открылась. Поспешно вошел Кемпенар с бумагами в руках:
- Добрый день, баас. Правда ли, что госпожа Терлинк нездорова и утром к ней приходил врач?
- Вам-то что до этого, господин Кемпенар?
- Прошу прощения, я...
- Вы сказали это, чтобы что-то сказать. Даже не для того, чтобы доставить мне удовольствие.
Он сел. Кемпенар склонился над ним, одну за другой подавая ему бумаги, и бургомистр просмотрел их, карандашом нанося на поля резолюцию или переадресовочную надпись.
- Господин Команс опять приходил вчера днем, баас. Сказал, что зайдет повидать вас сегодня с самого утра.
- Что ему надо?
- Он не сказал, баас.
Неожиданно, прежде чем успело спрятаться солнце, на площадь, стуча об окна и отскакивая от них, посыпались градины. Потом солнце скрылось и опять вышло, но уже из-за другой тучи.
- Добрый день, Терлинк. Я пришел так рано, чтобы наверняка застать вас на месте.
Это уже пришел нотариус Команс - розовое лицо, белая борода, словно розово-белый фарфор. Улыбаясь и подпрыгивая на ходу - этакий лукавый весельчак, - он с ног до головы окинул Терлинка взглядом, явно ожидая увидеть в нем перемену.
Однако он остерегался начать разговор, пока не уйдет Кемпенар, собиравший бумаги.
- Правда ли, что вы задумали открыть сигарный магазин в Остенде?
Нотариус наконец сел. Стал набивать пенковую трубку, что отнюдь не мешало ему двигаться всем телом, включая короткие ножки, словно он все еще семенил по кабинету.
- Возможно, это и неплохое дело. Остенде - крупный город.
- Я не собираюсь открывать магазин в Остенде, - возразил Терлинк.
- Нет? Значит, это ошибка? Но говорят, вы ездите туда каждый день и... Впрочем, не стоит об этом.
Старая обезьяна! Хорошо вымытая, причесанная, одетая старая обезьяна, вечно строящая гримасы!
- Кемпенар доложил мне, что вы хотели меня видеть.
- Да. То есть... Да и нет. Я не склонен отнимать ваше время, если у вас есть дела поважнее. Речь идет самое большее о рекомендации.
Ах, как Команс рассчитывал, что его собеседник вскинется от этого слова! Терлинк терпеть не мог ничьих рекомендаций. Ничуть не бывало!
Бургомистр по-прежнему с отсутствующим взглядом дымил сигарой, положив ладони на стол.
- Вы, конечно, знаете Схротена, ризничего церкви Святой Валбюрги? Он хороший человек, католик, избиратель. У него восемь детей. Старшему, которого зовут Клементом, исполнилось пятнадцать.
Тучи беспрерывно наползали на солнце, и всякий раз казалось, что площадь становилась еще более пустынной и ледяной.
- Я поясню... Юный Клемент брал уроки игры на скрипке у органиста Ботеринга, того самого, что слепнет. А тот еще позавчера говорил мне, что никогда не знал более музыкально одаренного мальчика...
Г-н Команс начал уже терять надежду расшевелить собеседника и стал еще тщательнее подбирать слова.
- Я виделся также с директором монастырской школы, который всячески нахваливал Клемента. Будь у мальчика возможность пройти курс консерватории, он наверняка стал бы большим музыкантом. А для этого надо ехать в Тент. Ризничий небогат... Вы слушаете меня, Терлинк?
Тот ограничился утвердительным кивком.
- Так вот, я подумал, что если мы дадим Клементу Схротену стипендию и он сможет продолжать учение в Генте... Что вы сказали?
- Я ничего не сказал.
- Тогда что вы думаете?
Терлинк устало вздохнул и посмотрел на Ван де Влита, словно призывая его в свидетели.
- Я думаю, господин Команс, что вы знаете мое мнение на этот счет.
Если этот юноша действительно должен стать крупной величиной, он станет ею только благодаря самому себе; если же он не представляет собой ничего особенного, на него не стоит тратить общественные деньги.
- Но послушайте, Терлинк...
- Ничего я не хочу слушать. Все вы в городском совете привыкли заниматься благотворительностью за счет города. Вы обещали ризничему заняться его сыном, и он будет вечно признателен именно вам. А я, Команс, благотворительностью не занимаюсь. Я считаю, что она бесцельна и приносит больше вреда, чем пользы. Если вы настаиваете на своем, поставьте свой вопрос на ближайшем заседании совета, но я буду голосовать против.
- Знаете, Терлинк, вы...
- Считайте меня кем угодно, господин Команс, но пока городом Верне управляю я, дотации поощряться не будут. Я не верю в людей, которым нужно помогать... А теперь мне пора идти - у меня дела.