— Сир, — пожал плечами Бигорн, понимая, что на кону его голова, — разве вы не знали, что я был во Дворе чудес?
— Конечно же, знал. Но ты сражался! Тебя видели! Это правда?
— Правда, сир!
— Так ты признаешь это? — прорычал король.
— Более того, горжусь этим. Иа!.. Посмотрел бы, что бы на моем месте делали вы, пусть вы и король! Если б ваша жизнь зависела от чьей-либо еще жизни — как моя зависела от жизни Буридана — разве не выхватили бы вы шпагу, дабы защитить этого человека, как я защищал мессира Буридана? Вы забываете, сир, что я говорил вам про свою судьбу, связанную с судьбою этого Буридана, да поглотит его преисподняя!.. Эта забывчивость меня огорчает, но не удивляет, так как — увы! — так бывает всегда: великие мира сего охотно забывают все, что касается таких жалких людишек, как я. Рассмешите их, позабавьте, окажите им услугу, сопроводите в место, где содержится их дражайший дядюшка, в место, где они найдут доказательство предательства, и они предложат вам прекрасную должность. А потом, когда насмеются вдоволь, когда бедный Ланселот развлечет их до слез, потом начинается: «Собака! Мерзавец! Гнусная свинья! Набитый дурак!» и прочие подобные любезности, и только потому, что несчастный Ланселот Бигорн имеет слабость дорожить своей чертовой шкурой и имеет наглость защищать ее unguibus et rostro[1], как говорит мой достопочтенный духовник. И я еще шел сюда, преисполненный веры в слово моего короля!.. Хотел встать под его королевскую защиту!.. Да что я говорю?.. Посвятить себя всего служению его августейшей персоне!.. И вот как был встречен!.. Бедный Ланселот Бигорн, бедный я. Мое сердце страдает и стонет. Но по крайней мере, клянусь святым Варнавой, моим глубоко почитаемым патроном, боль эту услышат все до единого!
Жалостные, слезные «иа!» перемежали эту невероятную и смелую речь, так как Ланселот Бигорн бился в этот момент ни много ни мало за свою голову на плечах. И, тем не менее, все эти фразы сопровождались и подчеркивались весьма комичной мимикой, а последний ослиный рев был таким проникновенным, что взбодрил бы и самого кислого.
Король не устоял и вновь покатился со смеху, говоря:
— А ведь и правда, я совсем забыл, что твоя судьба неразрывно связана с судьбой этого разбойника, и, клянусь Пресвятой Богородицей, на твоем месте я поступил бы точно так. Но, похоже, сейчас ты уже свободен, раз оставил этого Буридана?
— Разумеется, — молвил Бигорн лицемерно слащавым тоном. — Потому-то, припомнив обещания, данные мне моим королем, я и ушел, чтобы найти Ваше Величество и поступить к вам на службу, но тут эти животные, — недавний пленник взглядом указал на охранявших его людей — налетели на меня, словно стая прожорливых ворон, повязали… и уже собирались засунуть в черт знает какую дыру, если бы во-о-он тот не услышал мой голос и не распорядился отвести меня сюда.
— Бедный Ланселот Бигорн, — произнес король ироничным, но в то же время растроганным тоном, — ты вступил в свою новую должность крайне печальным образом, и, тем не менее, изрядно меня повеселил. Уж я тебе это попомню. Господа, — добавил Людовик, поворачиваясь к изумленным сеньорам, — представляю вам моего шута, того, кто единственный имеет право говорить самую неприятную правду всем и даже мне.
— Особенно вам, — непочтительно прервал его Бигорн.
— Особенно мне, будь по-твоему. Язык у этого мошенника подвешен неплохо, так что, господа, будьте осторожны! Но пусть никто даже и не думает притеснять моего шута, не то он об этом пожалеет. А вы чего ждете, бездельники? Немедленно снимите веревки, связующие руки Его Сумасбродного Величества!
В мгновение ока путы, стягивавшие запястья Ланселота Бигорна, были разрезаны, и в то время как его охранники почтительно отошли в сторонку, многие могущественные сеньоры подходили к нему с комплиментами, стараясь заручиться поддержкой столь важной персоны, коей был в те времена королевский шут. Ланселот, изображая славного малого, позволял поздравлять и обнимать себя с комичной снисходительностью.
Тем временем его охранники благоразумно ретировались, за исключением чего-то, казалось, ожидавшего сержанта.
Ланселот увидел его, взял за руку, подвел к королю и без обиняков сказал:
— Вот человек, которому я, от вашего имени, обещал сто экю. Соблаговолите, Ваше Величество, их ему выдать.
— Сто экю! Черт возьми! Да это же внушительная сумма! Забавным, однако, манером ты вступаешь в должность! И зачем же мне давать сто экю тупице, который тебя арестовал?
1
Клювом и когтями (лат.) — то есть, всеми дозволенными и недозволенными средствами. — Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, примечания переводчика.