Герцог Египетский наклонил голову в знак согласия и сделал едва заметный жест.
В мгновение ока четыре сумы исчезли.
Буридан улыбнулся и, попрощавшись с герцогом Египетским, неспешно направил своего коня назад.
XIV. ТАК БЫЛО СУЖДЕНО!
Мы возвращаемся на чердак Ла-Куртий-о-Роз.
Наступила ночь. В тот момент, когда мы просим читателя проникнуть туда вместе с нами, там безраздельно царили мрак и тишина.
Чердак этот, однако, был не совсем необитаем.
Три существа, три призрака, мрачных и зловещих, занимали его в этот момент и лежали — кто тут, кто там — в различных позах, которые, тем не менее, свидетельствовали о полнейшей подавленности и абсолютном равнодушии к делам земным.
Этими тремя призраками были Ланселот Бигорн, Гийом Бурраск и Рике Одрио, которые выглядели погруженными в размышления пусть и глубокие, но совершенно безрадостные, если судить по жалостным стонам и плаксивому ворчанию, что вырывались время от времени из груди то одного, то другого из троих этих печальных товарищей.
— Который час? — простонал Бурраск.
И так как ответить его спутники не соизволили, слезливый голос Бурраска простонал еще жалобнее и печальнее:
— Сжальтесь надо мной, несчастным рыбаком, о святые ангелы рая. Ах, вот и настал мой последний час. Бедный Гийом Бурраск! Ах, бедный я, бедный! Как я ослабел!.. Или я и вовсе уже не дышу, раз мои друзья, мои лучшие друзья, уже не слышат мой голос и мне не отвечают?.. Ах, бедный, бедный Гийом!.. Неужто тебе придется столь печально умереть самой отвратительной из смертей?.. От голода, и от жажды.
— Да заберет чума этого горлопана! — прорычал раздраженный голос Ланселота Бигорна. — Вот ты, дружище, утверждаешь, что уже и не дышишь, а сам, по-моему, ревешь так пронзительно и громко, как не визжат и свиньи, которым пускают кровь!
— Ах! я оживаю! Спасибо, Ланселот, твои слова вернули меня к жизни. Но разве не очевидно, что, когда собака подает голос, значит, с ней все в порядке, тогда как я полагал, что моя иссушенная глотка не сможет больше издать и звука. К счастью, я ошибался. Еще раз спасибо за то, что вытащил меня из этого ужасного беспокойства. И все же, который час?
— Такой, в который всякий добропорядочный христианин ужинает, — промолвил, в свою очередь, Рике.
— Увы! — захныкал Гийом. — Но разве мы — не добропорядочные христиане? И однако же время завтрака прошло, время обеда — тоже, и вот уже настало время ужина, и — ничего, ничего для наших бедных истомившихся желудков, ничего для наших несчастных, измученных жаждой глоток. Вот, видишь, Рике, у меня уже даже слюна не выделяется.
И жалкий Гийом Бурраск тщетно попытался схаркнуть на пол, попусту тратя силы, что не помешало ему, тем не менее, внезапно вскричать голосом звонким, глубоким и на удивление энергичным:
— Клянусь кишками этой толстой свиньи, имя которой Валуа, я бы отдал, да, отдал бы десять жизней того же Валуа за стаканчик ячменного пива!
— Каков наглец!.. — воскликнул Ланселот. — Стаканчик ячменного пива!.. Это уж слишком!.. Вот уж кто ни в чем не знает сомнений!..
— Однако, — осторожно намекнул Рике, — следует признать, что Гийом весьма скромен в своих желаниях, так как, в конце-то концов, вполне мог попросить и несколько бутылок выдержанного божоле.
— Так и есть! — степенно промолвил Гийом, любовно проведя языком по губам. — Вместе с парочкой бурдюков игристого анжуйского!
— Проси уж тогда, — насмешливо проговорил безжалостный Ланселот, — и несколько кусков мяса.
— И большой фаршированный пирог с угрем, — добавил Бурраск.
— Item[8] славного гуся, нашпигованного яблоками, — сказал Рике.
— Item длинную связку превосходных сосисок, — иронично промолвил Ланселот Бигорн, заходя еще дальше.
— А также хорошо прожаренную голову барана, — промычал Бурраск.
— И с полдюжины вкуснейших куропаток в душистом соку, — проревел Рике, не желая отставать.
— Разумеется, обложенных ломтиками жирного сала, — продолжал Ланселот. — Неужто, безбожники вы этакие, вам не ведомо, что у нас сейчас пост в самом разгаре?
— Увы! — разом вздохнули и Гийом, и Рике.
— Вот только, — спохватился Гийом, — я от него освобожден!
— И я! — воскликнул, в свою очередь, и Рике.
— Что ж, а вот я, — сказал Ланселот, — когда у меня нет вина или ячменного пива, всегда знаю, что нужно делать.