— Ладно, — кивнул граф, — скажи мне все, что хочешь сказать, но предупреждаю: даже не пытайся мне лгать, иначе я прикажу вырвать тебе язык, и на медленном огне поджарят уже тебя саму. Ну, давай, говори.
— Если б я не хотела сказать чистую правду и не была уверена в том, что вы сейчас услышите, я бы не бросилась разыскивать монсеньора. Проще и гораздо безопаснее было бы остаться дома, к чему же мне лгать?
«А ведь она права», — подумал граф; вслух же сказал:
— Говори. Я слушаю.
И тогда эта жестокая и мстительная мегера, на свой манер приукрашивая и перекладывая всю вину на бывшего жениха, повела собственный рассказ о событиях, в результате которых Миртиль смогла наконец воссоединиться с Буриданом.
В этой ладно выстроенной истории, роль Симона становилась едва ли не главенствующей, к тому же, добавляя к уже известным графу де Валуа фактам некоторые другие, на которые она проливала свет ловко, вроде как и не настаивая, Жийона сумела создать впечатление, что все, что она рассказывала, было вполне допустимым и даже неукоснительно точным.
Нетрудно понять ярость графа, узнавшего об этой измене, которая выглядела совершенно очевидной.
Потому-то голос его уже дрожал от гнева, когда он сказал доносчице:
— Хорошо, ты верно мне служила, продолжай в том же духе и будешь всегда видеть хозяина доброго и щедрого. Но если ты меня обманула, если когда-нибудь предашь меня, то наказание, которое уже завтра же постигнет этого подлого изменника, будет тебе предупреждением. Ты увидишь, как твой хозяин умеет наказывать за ошибку и предательство. Надеюсь, ты все поняла. А теперь, оставь меня, и до нового приказа — молчок обо всем, что ты мне здесь сказала. Виновный не должен улизнуть.
Эти слова были произнесены с видом столь грозным, что Жийона, делая реверанс и пятясь к выходу, внутренне содрогнулась.
Не без некоторых опасений она думала о той роли, которую сама сыграла во всех этих событиях, и говорила себе, дрожа от страха:
— Святая Дева! Святые ангелы, сделайте так, чтобы мой хозяин никогда не узнал правду, иначе конец мне, жалкому созданию.
Затем, уже с улыбкой удовлетворенной ненависти, она глухо добавила:
— А пока, думаю, я могу прочитать «De Profundis»[9] для души Симона Маленгра. Хе-хе! Ловок же будет мой Симон, если выкрутится. Будет знать, как красть мои несчастные экю, и потом, я защищаюсь. Если бы я его не уничтожила, он бы выдал меня монсеньору, и меньшее, что со мной сделали, это четвертовали бы живьем. И все равно, уж лучше быть в моей шкуре, чем в шкуре Симона… Хе-хе! Хотела бы я видеть его лицо, когда бедняжечку арестуют и поведут к монсеньору!..
И ужасная старуха, снедаемая этими мрачными мыслями, удалилась, мелко семеня и тайно ухмыляясь.
Тем временем Симон Маленгр стоял за портьерой совершенно ошеломленный.
Движимый скорее инстинктом самосохранения, нежели здравым смыслом, он осторожно прикрыл дверь и на цыпочках отступил к небольшой клетушке, куда, как он знал, никто никогда не захаживал, никто, кроме него.
Там, тотчас же почувствовав себя в безопасности, он тяжело рухнул на табурет, так как у него буквально подкосились колени, и, растерянный, вспотевший, роняющий жгучие слезы, которые смешивались с каплями пота, он обхватил голову руками и принялся стонать:
— Мерзавка!.. О! Гнусная мерзавка!
Тем не менее после приступа жуткого отчаяния Симон мало-помалу взял себя в руки и начал обдумывать ситуацию, призвав на помощь все свое хладнокровие и хитрость, дабы прикинуть возможные меры, которые помогли бы ему выпутаться из этой передряги.
Постепенно он успокоился, вероятно, придумал какую-то ловкую комбинацию. На его тонких бескровных губах заиграло некое подобие улыбки.
Столь же безмятежный, сколь прежде был испуганным, столь же решительный, сколь был подавленным, Маленгр тщательно обмозговал все варианты, дабы не оказаться захваченным врасплох на тот случай, если его вдруг загонят в угол.
После того, как меры предосторожности были приняты, он соорудил себе в уголке нечто вроде ложа и сладострастно разлегся на нем, пробормотав:
— Как же я устал. Сейчас поспим. А уж завтра — посмотрим. Ну, моя милая Жийона, держитесь! Меня пока что еще не освежевали. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
XVI. ГЕНИЙ СИМОНА МАЛЕНГРА
На следующее утро Симон, столь спокойный, столь безмятежный, словно ему ничто и не угрожало, уже сам вошел в комнату графа де Валуа с преисполненной совершенной невинности уверенностью и тем душевным покоем, какой, как утверждают, бывает у людей с безукоризненной совестью.
9
«Из глубин» (лат.) — начало покаянного псалма, который читается как отходная молитва над умирающим.