- Нынче все эти сведения не имеют никакого значения, господин подполковник. После подавления восстания прошло двадцать семь лет. А за проступок в Баку я отбыл двадцать лет в Сибири.
- А твои крамольные связи с социал-демократами?
- Никакой связи у меня с ними не было. Мы вместе отбывали ссылку. А когда долгое время живешь вместе с кем-то, какие-то узы появляются.
- Проверим, - сухо сказал подполковник. - В области сложная обстановка. Особенно в этом округе. Социал-демократы тайно и явно мутят народ. Сообщаю тебе, что если ты сделаешь хоть один шаг по прежнему пути, будешь сурово наказан. В дальнейшем будешь жить в Гати-юрте. Или в любом другом ауле, на твой выбор. Покидать его имеешь право только с разрешения пристава. Вопросы есть?
Путник покачал головой.
- Тогда распишись вот здесь,- подполковник придвинул к нему карандаш и бумагу.
Путник, пробежав глазами бумагу, размашисто расписался.
- Теперь-то я могу идти? - он отодвинул обратно карандаш и бумагу и выпрямился.
- В добрый путь!
ГЛАВА II МСТИТЕЛИ
Мой дом - звериная берлога, Постель подо мною - трава и листва, Накрываюсь я холодным туманом, Вместо подушки - неотесанный камень, Проголодаюсь я - буковую ем кору, Жажду утоляю росой травяной, А верный товарищ мой - оружие...
Народная песня
Зелимхан часто менял места. Останавливаться в одном доме несколько дней подряд было небезопасно.
В последнее время он обнаружил, что до абреческой жизни совсем не знал людей. Все они казались ему честными, добрыми и милосердными. Но оказалось, он глубоко заблуждался. За подачки властей или от страха за свою шкуру многие готовы были продать собственную мать. Таких следовало опасаться. Из-за них ему приходилось всегда быть начеку, готовым в любой момент взглянуть в глаза смерти. Но были и такие, у кого он находил сочувствие и поддержку. И их было немало. В городах и аулах, в горах и на равнине.
Важное дело привело сегодня Зелимхана в маленький хутор близ Ведено.
Сюда ведет только одна узенькая дорожка, поднимающаяся по крутому горному склону. С остальных трех сторон хутор недоступен даже для пешего. Над хутором нависают угрюмые гранитные скалы.
Хотя двое сыновей хуторянина внимательно следят за единственной тропой, Зелимхан зорко прислушивается к каждому шороху за стенами сакли. Рядом с ним лежат две бомбы и прислоненный к стене карабин. На ремне, затягивающем его тонкую талию, висит револьвер, второй засунут в карман. С ними он не расстается никогда.
В очаге трещит огонь, разгораясь все ярче. Зелимхану нравится смотреть на его дрожащие языки - в такие минуты легко думается. Он только что завершил полуденную молитву и, перебирая четки, совершает вирд[5], возложенный на своих мюридов устазом[6] Кунта-Хаджи[7].
Обычно во время молитвы все его мысли бывают обращены к Аллаху, но сегодня, как он ни старается, в голове кружат другие думы. Кое-как завершив вирд и прочитав длинный доа[8], он отложил четки и полностью отдался во власть этих дум.
Их семья мирно проживала в Харачое. Дед Зелимхана Бахо, которому исполнился сто один год, отец Гушмаца и его четыре сына: Хаси, Зелимхан, Солтамурд и Бийсолта. Последнему было всего десять лет, он был сыном Билкис, на которой Гушмаца женился после смерти первой жены. Старший из четырех братьев, Хаси, был болезненным, слабым и безобидным человеком. Были еще брат Гушмацы Хамза и два его сына, которые с сыновьями Гушмацы жили душа в душу.
Когда Зелимхан начинал абреческую жизнь, у него и его жены Беци было двое детей: Муслимат и Энист. Семьи Гушмацы и Хамзы занимались в основном скотоводством, держали крупнорогатый скот и овец. На полянах, с которых сами выкорчевали вековые деревья, выращивали кукурузу, фасоль, тыкву, картофель. Как и всем ичкерийцам, урожая с этих наделов не хватало им даже на зимние месяцы. Продавали приплод скота и покупали зерно. Кроме того, были и ульи. С них дважды в год брали мед, который продавали на базаре в Ведено, а на вырученные деньги покупали одежду и другие необходимые в хозяйстве товары.
Словом, это были семьи среднего достатка, не бедные и не богатые.
Они ни с кем не были в плохих отношениях и ни с кем не враждовали. Но, несмотря на их миролюбие и осторожность, абречество буквально висело над этим родом еще с шамилевских времен.
Зелимхан не понимает, что за проклятие висит над Харачоем и харачойцами, в чем они провинились. Аллах наградил их буйным нравом, они не желают покориться силе и беззаконию. Особенно потомки Бахо. Когда имам Шамиль начал насаждать в Ичкерии шариат[9], воспротивились этому только харачойцы. Чеченцы не желали менять адат, по которому они жили с древнейших времен, на шариат. Но, опасаясь сурового имама и его жестоких муртазеков и палачей, нехотя уступили. Все, кроме харачойцев. Тогда Шамиль прибыл в Харачой и собрал самых влиятельных аульчан на главную площадь. Уложив на землю лицом вниз, муртазеки накрыли их плетеными заборами, которыми горцы огораживали огороды, и, усевшись на эти щиты, пировали с утра до вечера. Только один Бахо вышел из этого ада живым. На второй же день он ушел в горы. Чтобы мстить Шамилю и его муртазекам. Бахо абречествовал 18 лет, до того дня, когда Шамиль бежал из Чечни. Он бродил по горам и лесам, словно дикий зверь, и при любом удобном случае нападал на шамилевских палачей.
5
Вирд - произнесение "Ла илаха иллаллах" дважды по сто раз. При этом человек, совершающий вирд, перебирает четки, чтобы не ошибиться в счете.
7
Кунта-Хаджи - основатель новой религиозной секты в Чечне. Кунта-Хаджи - выходец из селения Иласхан-Юрт (Гудермесский район в Чечне). Проповедовал тарикат кадирийского толка. В настоящее время его последователи составляют большую часть населения Чечни и Ингушетии.
8
Д о а - молитва с произвольным текстом. Читается после обязательных и рекомендуемых молитв, перед началом и после завершения любых важных дел.