— У нас почти готова реконструкция преступления.
— Почти или готова?
— Почти. Еще полчаса, и мы вам ее покажем.
— Делайте, позже я посмотрю.
— Хорошо, — закивал тот.
Вот ведь действительно пижон, еще не сделал, но отрапортовал, что сделает. Хотя, возможно, хотел порадовать начальство, тупо и подавленно рассматривающее гору мяса. Де не волнуйтесь, вот-вот сможете взглянуть на полную реконструкцию и прямо в глаза своему врагу.
Реконструкция — это факт, от которого не отмахнешься. Прокрученная перед глазами картинка придает плоть истории и определенность пониманию событий. Она давит на мозг, насилуя его и заставляя безоговорочно верить увиденному. Но иногда верить глазам не стоит, правда остается между строк. Ларский предпочитал прогуливать свою интуицию, до того как мозг пропечатают непреложными фактами и очевидными интерпретациями. Следы, которые мы видим внутренним взором, рассказывают собственные истории. Не столь определенные как реконструкция, но иногда наполненные куда больше смыслом.
— Что хорошего в следах, которые оставляет на человеке время?
Лиза говорила холодно, когда Никита просил отказаться от сохранения вечной молодости. Он долгие годы не сдавался, спорил, пытался убедить.
— Время — это не отмеренные минуты и секунды, Лиза. Это же события, которые нас связывают. Морщинки, от того, что ты смеялась, тень складки у губ, короткий шрам на руке. Все это было с тобой.
— Ты романтик, Ларский. А события — они и так есть, без морщин и теней.
— Здесь они есть, — Никита постучал пальцем по голове. — Но, когда я смотрю на тебя, мне кажется, ты стерла все это.
— Это у тебя психоз, дорогой, — и она тоже постучала пальцем по голове — Все, что с нами было осталось внутри меня, и ты это знаешь. И потом, разве каждый мужчина не хочет быть рядом с молодой и прекрасной женщиной.
Никита пожал плечами.
— Конечно, хочет. И ты всегда будешь молодой и прекрасной. Для этого не нужно оставаться вечно одинаковой.
Лиза подобрала ноги и наклонилась к нему, обвивая теплыми руками шею. Диван мягко прогнулся, ее колено уперлось в его, и лицо жены оказалось совсем близко.
— Моя прабабушка была потрясающей красавицей и очень любила жизнь. Прыжки по облакам, сплав по бешеным марсианским рекам. Я помню ее старше восьмидесяти лет. Она часто говорила, что не узнает саму себя в зеркало, в нем уже не отражается молодость, которая живет внутри.
— Так происходит со всеми.
— Вот именно. Но важно, что внутри, а не снаружи. А это значит, любовь моя, что отпечаток времени на лице — это вранье, и от вранья я решила избавиться.
— Ты считаешь, что внутри ты такая же что была в юности?
— Я так считаю.
Она поцеловала его настойчиво и властно, словно хотела впечатать губами свою убежденность.
Лиза верила в то, что говорила, но весь профессиональный опыт Ларского кричал, что следы, оставленные событиями и временем, никогда не лгут. Вот только чтобы читать по ним истинную историю требуется нечто большее, чем логика.
Интересный вопрос — уничтожила бы тварь варана, если бы он не рисовал картину? Уничтожила бы картину и книгу, если бы она принадлежала человеку? Уничтожила бы человека в ситуации безнаказанности? Эти вопросы важны, и вряд ли реконструкция ответит на них.
Ларский встал и отряхнул чистые колени. Это место даже в абсолютной неподвижности копии выглядело грязным. Где-то за пару тысяч километров, насквозь пропитанный концентрированным излучением и остановившимся временем, лежал убитый ящер, а рядом с Ларским еще один — скопированное искореженное тело. Размножили смерть, чтобы получить ответы. И откуда-то из космической задницы смерть тянет свои щупальца к ним всем. К вечно юной Лизе.
— Господин Солгадо, как будет готова реконструкция, сразу перешлите ее. Я пойду в каюту.
— Хорошо, Никита Сергеевич.
Он сидел спиной к визуализатору, тянущемуся вверх от пола и охватывающему широким рукавом часть потолка. На кровати, спартански ровной и плотной, сидеть неудобно. Заваленный подушками диван казался чем-то совершенно лишним. Ларский испытывал потребность встать и немедленно куда-нибудь пойти. Переводил взгляд от одного цветового пятна в каюте к другому. Оранжевый торшер на тонкой ноге, бардовый куб политеки, светлые, выступающие из стены ребра выдвижных ящиков. Все незатейливо. Можно перепрограммировать силовую мебель и установить вокруг дивана статуи египетских фараонов с пуфиками и разноцветными абажурами над их головами. Пока еще энергии достаточно для дурачеств. Но дурачеств не хотелось. Хотелось холодной воды и успокоить колено, которое неконтролируемо прыгало под локтем.