Человек чувствителен к малейшим отклонениям и выжить может только на копии Земли. Поэтому запускали проект за проектом, укрепляя магнитное поле Марса. Сначала пытались установить магнитный экран, потом подтянуть из глубины к поверхности планеты химические соединения, удерживающие магнитное поле. Перестарались. Электризация стала такой мощной, что по Марсу непрерывно гуляли безводные штормы, молнии били вкруг по всему горизонту. Пришлось закопать ферромагнетики глубже под поверхностью песка. Жертвы тянулись за жертвами.
Человечество не в состоянии сдержать желание осваивать, переустраивать и творить новые миры. Сначала мечты, потом воплощение, чего бы оно не стоило. Сделав магнитное поле, взялись за воздух, воду и зеленые пространства. Кислород создавали из песка ядерным разложением, но только через сотню лет нашли способ гасить радиацию. Прошла половина тысячелетия, прежде чем планету окутал свежий воздух, а по руслам много километровых трещин устремились мощные реки. Сто двадцать шесть глубоких рек Марса. С чудовищными течениями. Над которыми даже в жаркие дни искрится водяная пыль. Линейные штормы, холодная атмосфера и не похожие на земные растения. Засевать только ожившую планету протосеменами — один из последних рискованных человеческих экспериментов на красной планете.
Экосистему просчитать не вышло, поэтому четверть столетия после посева космическая пехота бегала с автоматами и отстреливала бешеные «кабачки», а Земля принимала запечатанные гробы. Да и сейчас растянувшиеся вдоль рек и между мерцающими пустынями леса — не место для спокойных прогулок. Марсианские животные и растения непрерывно жуют друг друга, опасны даже высоченные деревья, которые с наступлением холодов сползаются ближе друг к другу, чтобы не мерзнуть.
Лиза права, терраформировать и колонизировать Марс не было никакого рационального смысла. Но в этом суть человеческой расы. Экспансия как смысл существования. И жертвы на алтарь мечты.
Ларский обвил рукой жену, и она улыбнулась, прищурила глаза, всматриваясь в водянисто — голубой горизонт, за которым к Кариополису уже прорывался весенний Ледолом.
— Если ты считаешь все это глупостью, то почему целый год твердила о марсианских чудесах. О том, как хочешь на них посмотреть.
— Одно другому не мешает. Если уже существует Марс со всеми его чудесами, то глупо игнорировать эту красоту из-за дурацкие принципы. Просто…
Она запнулась, подбирая слова, но не оборачиваясь.
— Что просто?
— Я слушаю тебя и начинаю видеть страшные стороны планеты. Мы сначала строим дороги через чащобы, а только потом начинаем задумываться о том, что делать с местом, в которое пришли.
— Правильно, сначала дороги, — хмыкнул собственным мыслям Ларский. — Долететь, добраться, оставить след — это очень по-человечески.
Едва уловимый, далекий, до них дотянулся гул.
— Начинается, — выдохнула Лиза, плотнее прижимаясь к парапету.
Все быстрее под еще крепким льдом мчались темные воды Гарфилкса. Рожденные весной, вихри давили на поверхность, не оставляя течению выбора. Грохот взрыва и удар черного лезвия, будто вспоровшего реку. Меч бил снизу: взъярившийся Гарфилкс проламывал оковы и устремлялся вверх, в прозрачную голубизну, поднимая за собой спящие вдоль русла хрустальные купола.
Здесь, на стенах Кариополиса, казалось, собрался весь город, гул множества людей и восторженные крики сливались с ледовым ревом реки. Вибрация от взрывов добралась до стен, и Лиза отпрянула от края, устраиваясь в объятиях Ларского. Силовая сетка над городом и в скафандры защищали зрителей от ударов ветра. А он бесновался, поднимая в воздух гигантские зимние купола, как невесомые одуванчики. Урагану помогала река. Она подламывала основания зимних замков, отправляя пенные потоки глубже и глубже в лес. Ажурная белизна струилась с земли вверх, вместе с искрящимися от солнца парашютами куполов, которые на короткое время Ледолома заменяли собой редкие для Марса облака.
— Смотри!
Лиза тогда показывала не на сияющее фейерверком небо, а на реку, которая уходила все дальше от стен Кариополиса. Прорубающее себе путь черное лезвие в руке невидимого великана. Быстрое, сильное и беспощадное. B памяти Ларского ярко вспыхнула совсем другая картинка: проспекты, улицы и перекрестки наливались рубиновым цветом под темными, разрушенными зданиями Мехико.