Она тихонько подкралась к буфету, с остекленевшими от жадности глазами сняла с крюка колбасу и отрезала себе кусок, достаточно большой, чтобы набить рот, и достаточно маленький, чтобы пропажа не бросалась в глаза. То же самое Розвита проделала с беконом и ветчиной. Жуя, она смотрела в темноту за окном. Она почти не чувствовала вкуса, во рту было горько. Тем не менее она снова подошла к буфету. Кусочек пирога, ломтик хлеба с салом… Розвита ела все подряд, однако перед тем, как взяться за следующее блюдо, убирала на место предыдущее. Никто никогда не спускался сюда ночью: девочки-служанки дорожили каждой минутой сна, которого было у них так мало. Но если однажды Розвиту все-таки поймают, то поймают крохотными ломтиками в руках, а не с целой тарелкой. Она проскользнула в кладовую и один за другим съела кусочек пряного пирога, немного рыбы, оставшейся после ужина, одну холодную картофелину… Отковыряла немного масла и даже отхлебнула бульон из кастрюли, потом окунула палец в банку с медом, облизала и несколько раз сунула его в мешочек с сахаром…
Ее голова была отключена, как всегда во время этого ритуала. Она думала обо всем и ни о чем одновременно, взгляд оставался стеклянным. Она знала, что делает, но в то же время отказывалась думать об этом. Она просто делала то, что требовало от нее тело, почти впав в некий транс.
Закончив, Розвита села за стол, освещенный единственной маленькой свечой, и подперла подбородок руками. Теперь пришел стыд. Обида накатывала на нее волнами, пугая своей силой. Несмотря на то, что на кухне было тепло, Розвита дрожала. У нее кружилась голова. Впрочем, это состояние продлилось недолго.
Она подождала еще минуту, после чего встала, подошла к стоящему в углу ведру с пищевыми отходами, подняла крышку, наклонилась над ним, засунула палец как можно глубже в горло и, отплевываясь и давясь, вырвала то, что сейчас съела. Она снова и снова засовывала пальцы в рот, пока не начала выплевывать только оранжевую желудочную жидкость. Должно быть, последние несколько месяцев Розвита избавлялась не от всего содержимого своего желудка, потому и растолстела. Дрожа, она вытерла слезы с глаз, подошла к плите, взяла деревянную ложку и сунула в ведро, перемешивая рвоту с остатками мусора и пищевых отходов, пока не убедилась, что ничего не видно. Затем вымыла ложку и вернула на место. Подошла к бочонку с пивом и торопливо отхлебнула из черпака, чтобы смыть с языка горький привкус, смахнула с полки крупинки сахара и проверила, плотно ли закрыта крышка банки с медом. После этого задула свечу, запахнула халат и выскочила из темной кухни.
Порой, лежа в темноте рядом со спящим Генри, Лили бормотала имя Йо. Пыталась вспомнить его лицо. Почти каждую ночь доставала маленькую фигурку, которую вырезал для нее Йо, – единственное осязаемое воспоминание, которое осталось от него. Лили понимала, что теперь существует два Йо – тот Йо, кто был для нее дороже всех на свете, по кому она скучала и кого оставила в Гамбурге, и тот, которым он стал после их расставания. Если однажды они встретятся снова, Йо будет уже не тем человеком, которого Лили когда-то знала. Да и сама она будет уже не той.
Через несколько недель после того, как Лили переехала в Англию, Эмма написала ей письмо, в котором сообщала, что Йо по-прежнему находится в Гамбурге. Судя по слухам, он активно включился в борьбу за права рабочих. «Ему подходит», – подумала Лили. Йо всегда отличался обостренным чувством справедливости. За последние годы он обрел опыт и уверенность в себе и понял, что нельзя всегда мириться с происходящим. Лили подумала, что, возможно, она тоже сыграла в этом определенную роль, и помогла ему понять, когда лучше отступить, а когда – дать отпор.
Лили тысячу раз представляла себе сцену их встречи, снова и снова проигрывала ее в голове. Порой, сидя за ужином и слушая рассказ Генри о прошедшем дне, видела перед собой лицо Йо и чувствовала запах его кожи. Порой играла с Ханной и представляла, как Йо стоит рядом, наблюдая за ними, и смеется во весь голос, да так, что на щеках появляются ямочки, которые она так любила… Однако Лили понимала, что это – прежний Йо. Сейчас он стал другим человеком – человеком, который отпустил ее, а потом не искал, который никогда не спрашивал ни о ней, ни о своем ребенке, который вычеркнул их из своей жизни… Этого человека она знать не хотела.