"Скажите, пожалуйста! – продолжал я. – Добровольно ли или же вынужденно участвуют девушки в таких делах?" Он удивленно взглянул на меня и ответил с ударением: "Само собой понятно, что они делают это против воли и обыкновенно даже не знают, чего от них хотят". – "Другими словами, вы хотите сказать, – продолжал я, ошеломленный, – что эти девушки подвергаются систематически насилованию, которое карается законом". – "Без сомнения". – "Да ведь такая мысль способна привести в движение ад!" – воскликнул я. "Разумеется, – ответил он. – Но она не приводит в движение не только ад, а даже соседей. Впрочем, крики даже не помогли бы бедной девушке. Подумайте: в случае убийства мужчина или женщина кричит или визжит не более двух минут". – "Да, но ведь стоит же на своем посту полицейский". – "Он не имеет права вмешиваться, даже если что-нибудь услышит. Допустим, что полицейский имел бы право войти в дом, откуда раздается женский крик, – в таком случае полицейские присутствовали бы также неизменно при родах, как и врачи. Раз девушка очутилась в таком доме, она почти беспомощна и ее можно соблазнить совершенно безопасно". – "Но ведь такое изнасилование – уголовное преступление. Ужели она не может подать в суд?" – "Как начать преследование виновного? Ведь она его не знает даже по имени. Она, вероятно, не узнала бы его, если бы встретилась с ним. А если бы она его узнала, кто поверит ей? Девушка, лишившаяся своей девственности, является всегда свидетельницей, почти не заслуживающей доверия. Тот факт, что она была в дурном доме, может быть использован как доказательство ее согласия. Швейцар и вся прислуга будут клясться, что она вошла своей волей. Они будут клясться, что девушка никогда и не думала кричать, и ее осудили бы, как искательницу приключений".
"И все это продолжается и поныне!"
"Конечно! И так останется, и ничего вы не измените, пока у мужчин есть деньги. Сводни ловки, а женский пол слаб и неопытен".
Следует прибавить, что множество лондонских полицейских находится к тому же в союзе со своднями, что также удалось доказать Стеду.
Некоторое представление о размерах спроса и потребления девичьего мяса дает следующий случай – не исключительный, – приводимый Стедом:
"Позвольте привести разговор, единственный в своем роде. "Я слышал (заметил я собственнице одной из наиболее крупных и удачливых своднических фирм Лондона), что спрос на невинных девушек очень упал". – "Наш опыт позволяет нам делать иное заключение", – возразила старшая компаньонка фирмы, женщина недюжинная, отличавшаяся, несмотря на свое отвратительное ремесло, твердым характером, рядом с которым характер палача приятно поражает большей долей порядочности. "По-моему, на рынке замечается, напротив, оживление, и спрос становится все больше. Может быть, пала несколько цена, а это объясняется тем, что наши клиенты отказались от крупных заказов. Так, например, д-р N., один из моих приятелей, раньше брал еженедельно одну девушку за 200 марок, а теперь он берет каждые две недели трех за сумму от 100 до 140". – "Что вы! – воскликнул я. – Вы доставляете ежегодно одному только мужчине 70 девушек?" – "Ну да! – ответила она. – Он не отказался бы и от сотни, если бы мы могли достать их ему. Но он требует непременно девушек старше 16 лет".
Достаточно этих трех цитат. Более подробные иллюстрации будут приведены в дальнейшем в соответствующих главах. Здесь мы укажем еще на то, что огромное впечатление, произведенное в свое время на всю Европу этими разоблачениями, не имело никаких практических последствий. Все осталось по-прежнему. Впрочем, одно последствие эти разоблачения все же имели, а именно: вся официальная Англия была very shocked indeed (весьма шокирована. – Ред.) – цена девичьего мяса временно повысилась. Должны же были поставщики вознаградить себя за страх, что дело может каждую минуту расстроиться.
Ограничимся здесь приведенными данными о "морали" высшего общества. Дополняющая их картина морали трудящихся масс – насколько эта тема может быть сейчас рассмотрена – в настоящее время значительно отстала от этого образца, однако была до 60-х гг. истекшего столетия вполне его достойна, если не по внешней форме, то по крайней мере по содержанию. Разврат мог в среде пролетариата облечься, естественно, только в грубую форму, так как здесь он всегда связан с нищетой и грязью, тогда как у так называемого "общества", тратящего на свои удовольствия огромные суммы, он по этой причине обыкновенно отличался и отличается элегантностью.
Между тем как капитализм позволяет имущим наслаждаться множеством самых разнообразных удовольствий, он предоставил пролетаризированной им большой массе только два развлечения, которыми она могла себя вознаградить за возложенную на нее огромную тяжесть труда: алкоголизм и низшие виды разврата. Естественным последствием этого сужения для пролетариата сферы наслаждения было то, что рабочие "сосредоточили все свои душевные силы на этих двух удовольствиях и стали им отдаваться систематически и до крайности, чтобы хоть что-нибудь взять от жизни. Когда человека ставишь в положение, приемлемое лишь для животного, то ему остается только или возмутиться, или погрузиться в животное состояние".
В эпоху, к которой относится эта характеристика рабочего (1844), и притом английского рабочего, английский пролетариат предпочитал выход – погрузиться в животное состояние. Возмущаться он стал гораздо позже, когда в нем проснулось классовое самосознание. Ту же эволюцию прошли и другие страны, где возник и развивался капитализм. Разница лишь та, что в других странах, например во Франции и Германии, этот первый период продолжался не так долго, потому что здесь политическая эмансипация масс почти совпала с моментом их экономической эксплуатации.
Первый толчок к неизбежному половому разврату занятых в индустрии масс дала совместная работа обоих полов и всех возрастов в тесных, чрезмерно жарких помещениях, а это явление имело почти везде место в первый период промышленного развития. Отчасти вследствие жары, отчасти чтобы свободнее двигаться... женщины почти во всех отраслях промышленности одеты лишь в самое необходимое, а в других, например в угольных шахтах, мужчины и женщины работают полуголые. Вся одежда углекопов состоит из одних только штанов и башмаков, а работниц – из рубашки и коротенькой юбки, не стесняющих их движений.
При таких условиях мужчины и женщины, естественно, соблазняют друг друга, тем более что речь идет о людях, не получивших ни интеллектуального, ни нравственного воспитания. Язык и манеры могут в такой атмосфере отличаться только грубостью и испорченностью. А там, где душевное и духовное целомудрие каждую минуту подвергается новым опасностям и насильственно искореняется, там не может уцелеть и целомудрие физическое. Оба пола теряют поэтому свою невинность, как только наступает период возмужалости. Половые сношения совершаются по той же причине на базисе не любви, а почти исключительно разврата. Не только все мужчины, но и бесчисленное количество девушек и женщин сходились в молодости не с одним только, а с целым рядом представителей другого пола; а многие поддерживают такие сношения в одно и то же время со многими.
Любовь здесь только дело случая. Ночная работа представляла поэтому в таких производствах, где работают оба пола, новую сильную опасность для нравственности, ибо во время ночной работы легко соблазнить женщину даже уже в пределах самой фабрики.
Целый ряд статистических данных доказывает, что с введением ночной работы везде поднялась, а в иных случаях и удвоилась цифра незаконных рождений. В первой трети XX в. на английских фабриках не было редкостью, если почти половина незамужних работниц постоянно была беременна. Когда женщины не отдавались добровольно, мужчины то и дело бессовестно прибегали к грубой силе. В Лондоне в один 1850 г. насчитывалось ровно две тысячи судебных преследований за преступления против нравственности. Не меньшее число осталось, вероятно, без наказания, не считая случаев косвенного насилия, которому подвергала женщин зависимость от работодателя и мастера. Работница зависит от мастера, так как последний может ей дать выгодную работу, и от фабриканта, который может лишить ее места.