И белые, и красные мобилизовывали в свои войска местное крестьянство, подходившее по возрасту. Отец Гайши Асяновой Халяф Асянов рассказывал: «Приехали как-то в село белые офицеры. Всех деревенских ребят собрали в строй и мобилизовали. Не успели даже взять из дома сухари, которые в те времена матери всегда держали наготове. Кроме пуль и снарядов, не меньше косил тогда солдатские ряды страшный тиф. Группа больных тифом крестьян – новобранцев попала как-то в руки красных. Их приговорили к расстрелу. Но один из солдат, собрав последние силы, крикнул: “Сначала разберитесь, а потом будете расстреливать!” – и показал бумагу о мобилизации. Это подействовало. Ребят поместили в лазарет, где они получили кое-какое лечение. Многие потом, к счастью, выжили»171.
После изгнания колчаковских войск летом 1919 года из Самарской губернии на территории края восстанавливается советская власть. Вместе с советской властью в Уфимскую губернию вернулись продразверстки и продотряды – бич крестьянства всей страны. Нередко многочисленные продотряды действовали с нарушениями законности: сажали крестьян в «кутузки», морили голодом, пороли, били, заставляя крестьян сдавать последний хлеб. К тому времени реквизициям по твердым ценам (то есть ценам ниже рыночных) подлежали не только зерно и фураж, сахар и картофель, но и мясо, рыба и все виды животных и растительных масел.
Сами же большевики писали по поводу такой политики в деревне так: «Нужно же наконец понять, что такая политика по отношению к деревне слишком дорого может обойтись нашей революции. Обычно мы спохватываемся тогда, когда уже бывает поздно… Пишут также, что в деревне произошел перелом. Пожалуй, правда, перелом произошел: пьянство развивается… власть проклинают, слово «коммунист» стало ругательное…»172 Такого же рода неутешительные для коммунистов выводы звучали и из периферии. Советская власть еще в годы гражданской войны обрела цензуру. Перлюстрация писем была обычным делом. Обстановка тех дней хорошо видна и из писем простых граждан Уфимской губернии.
Политика «военного коммунизма» по отношению к крестьянам обернулась для последних большой бедой. В 1921 году из-за сильнейшей засухи начался голод. Засуха сжигала все, земля от зноя потрескалась, реки обмелели.
Среди архивных материалов сохранилось письмо председателя Бакалинского волисполкома заведующему Уфимским губернским земельным управлением Беляеву. То, что обрисовано в этом письме, безусловно, происходило и в других районах Башкирии. Поэтому приведем некоторые выдержки из этого письма: «По уборке хлебов с поля 1921 года осенью крестьяне сняли не хлеб, а исключительно суррогат, лебеду, когда произвели ее в обмолот, то крестьяне пали духом и в надежде прожить только 2-3 месяца лишь только на суррогатах, и не поминая уже хлеб. Прожив они означенное время – стали весьма голодать, в большинстве у крестьян лебеда кончилась, крестьяне уже приступили к уничтожению скота – коров, лошадей, овец и т. д. Дети бродили по улицам со слезами; вымирали целыми семьями, жители искали… себе продукты питания, открылось в большом размере воровство, грабежи, убийства и кроме того людоедство. И те маломощные крестьяне закончили свой рабочий скот в продукты питания… за период весны (1922 года) кончили кошек; из рек лягушек, раков и других водных животных… В настоящее время в июне месяце (1922 года) голодовка свирепствует так же, как и в апреле и мае месяце…»173.
То же самое происходило и на территории современного Кармаскалинского района. Старожилы утверждали, что муку делали из лебеды и из желудей. Ели также древесную кору, лебеду, крапиву, различные травы и коренья, лишь бы хоть немного набить желудок и обмануть голод. «Известия Башкирского ЦИК» это время описывали так: «Затерянные среди снежной пустыни, башкирские деревни, отстоящие на сотни верст от железных дорог, обычно поддерживали между собой связь конным путем, но теперь вследствие бескормицы лошади почти все погибли, и всякая возможность общения с внешним миром для этих селений потеряна. Оставшиеся в живых люди настолько обессилели, что пешком ходить не в состоянии. Деревни занесены снегом, и добраться до них можно только на лыжах… Когда даже является откуда-нибудь возможность получить помощь, население не может этим воспользоваться: лошадей, чтобы привезти хлеб, нет, люди еще бродят или лежат опухшие, в ожидании смерти. Из изб, занесенных снегом, не слышится лай собак: они давно съедены. Не видно дыма из труб – топить некому…»174.
174