— Ты прости меня, Нюра… С языка само сорвалось. Ты иди, отдохни.
Нюра согласилась отдохнуть, кивнула в мою сторону:
— Если нужна буду — пусть позовет.
Когда Нюра ушла, дядя Сеня подозвал меня:
— Тебе на первый раз поручение… Знаешь, где базар?
Он оглянулся, вытащил из-за пазухи краюху хлеба:
— Дуй на базар и обменяй вот это на махру. Только чур — никому! Держи кисет…
— А сколько дадут махры?
— Ты не рядись — сколь насыпят, то и ладно.
Базар находился в двух кварталах от госпиталя. Чем тут только ни торговали — всякими нужными и ненужными вещами: мышеловками, вениками, травами, солью, старой и новой одеждой. Один старичок торговал огарками стеариновых свечей. За каждый огарок он просил по десять рублей.
Моим ломтем хлеба сразу заинтересовались:
— Эй, пацан, подваливай сюда…
— Сколь просишь?
— Давай баш на баш — твой хлеб, моя литра молока.
Будь моя воля, сменял бы я хлеб на молоко, но дядя Сеня ждал махорку. Нашел я ее у парня с подвязанным грязным бинтом подбородком. Он насыпал мне граненый стакан махорки и еще добавил — бросил в кисет щепотку.
— Закури, — предложил он мне, — крепкая, мягонькая…
— Я не курю…
Он окинул меня недоверчивым взглядом, но я не врал. Курить я попробовал всего один раз. Серега уговорил, но ничего не получилось. У меня закружилась голова и чуть не вырвало.
В общем, принес я дяде Сене стакан самосада. В это время вернулась Нюра. На махорку она не обратила никакого внимания, а вот кисет заинтересовал ее. Кисет и правда был занятный: на синем бархате кто-то вышил красными бусинками: «Далекому другу от Любы из Перелюба».
— Кто эта Люба? — спросила Нюра.
— Любушка-голубушка… — подмигнул дядя Сеня.
— Жена?
— Жену мою не Любой зовут, — серьезно ответил дядя Сеня.
— Она, наверное, красивая?
— Кто? Люба?
— Жена твоя. Покажи карточку.
— И рад бы, да нет ее. Ранило меня — и прямо в медсанбат. Очнулся в одном белье, а карточка в кармане гимнастерки лежала…
Посмотрел внимательно на Нюру, озабоченно покачал головой:
— Ну и закуксилась… Ты, Костя, знаешь что — маленько пробегись.
— А долго бегать?
— До угла и обратно. Я время засеку…
Он взглянул на наручные часы. Часы у него были что надо — швейцарские, трофейные, с черным квадратным циферблатом.
— До какого угла?
— Хотя бы где магазин.
Вот это «хотя бы» меня сильно расхолодило — значит, ему все равно, до какого угла… Но делать нечего — побежал. Сперва во всю мочь, а потом рысью. Бегу и думаю: «Тоже мне — нашли дурачка. Зачем мне всю дорогу бегом бежать?» Обратно шел, уже не торопясь.
Пришел, а они меня ни о чем не спросили. Дядя Сеня даже время посмотреть забыл.
Сестру я не сразу узнал. Что-то случилось с ее лицом. Смотрю, а она улыбается. Когда увозила его, слышал, как она сказала:
— Хороший ты человек, Сеня.
Он возразил:
— Был человек, да сплыл. Теперь немец от меня полчеловека оставил.
А ночью мне почему-то не спалось. И Нюра не спала. В одной рубашке она сидела на подоконнике и смотрела на темную улицу. Сомневаюсь, чтобы она там что-нибудь могла увидеть. Я спросил шепотом:
— Дядя Сеня тебе нравится?
Она даже не повернулась ко мне.
— Не твоя забота…
Через несколько дней дядя Сеня попросил меня написать письмо. И пояснил:
— Катя нашла меня… Надо ответить…
Я принес из дома чернильницу-непроливашку, тетрадь в клеточку и ручку. Писал стоя на коленях перед садовой скамейкой. (Теперь дядю Сеню не возили на коляске — он учился ходить с помощью костылей.)
Сидя рядом со мной, он продиктовал:
«Родная моя жена Катя! Вот скоро год, как я мотаюсь по госпиталям. Всякое бывало — одно время ногу хотели совсем оттяпать, а правая рука и теперь не гнется. Главный наш хирург Людмила Михаиловна, хорошая такая женщина, спрашивала меня перед операцией: „Как тебе руку зафиксировать? В согнутом положении или прямом?“ Я спросил ее: „А в том и другом нельзя?“ Она смеется: „Никак нельзя. Она двигаться не сможет. Как заживет, так и останется“.
И я решил: лучше в прямом, чтобы косить можно было.
Ты спрашиваешь меня, почему я так долго молчал — а молчал я по причине неясности: что мне делать после госпиталя — домой возвращаться или какого другого пути искать? Без всякой доброты напиши, чтобы я никому потом не был в тягость. Лучше все сразу выложи.