118. Пошел парень в баню ворожить. И вот кто-то в него вцепился и не отпускает. Он смотрит: вот девка перед ним. Она и говорит: «Замуж меня возьмешь, тогда и отпушшу». Парню нечего делать, согласился. Она ему тогда наказывает: «Приходи в двенадцать часов ночи в баню со сватами. Выйдет нас двенадцать девок, а чтобы ты меня отметил из всех нас одинаковых, я ленточку на плечо себе пришью. И с каждой стороны будет стоять по три мешка. Так ты возьми те, что справа». А может, слева она ему сказала, я уж не помню. А в мешках-то деньги были, приданое ее. Он так и сделал. Вот свадьбу сыграли и сколько-то прожили, она и говорит-де: «Поехали к моим родителям». Парень с родителями подивились: «Да куда ехать-то?» А она все пристает. Ну, те согласились. Ехали, ехали, остановились у одного дома, вошли. Глядят: женщина сидит, зыбку качает. Девка к зыбке подошла да как швырнет ребенка к порогу: «Кого ростите!» А ребенок-от вдруг поленом стал. Подмененный, видимо, ребенок был. А настоящая девка у банницы росла. (107)
119. В бане живет банница. Она злая. Однажды она подменила ребенка. Женщина в бане рожала, а банница его украла. А той положила ненастоящего ребенка. Он ест и спит, только не растет, не движется. Прошло семнадцать лет. Однажды один парень пошел в баню. Его поймали черти и захотели убить. Пришла банница и отобрала его у их. Повела его к себе и говорит: «Выбери себе невесту, а то убью!» Перед ним на лавке сидят девки, все улыбятся. У них зубы желтые, только у одной белые. Он взял эту, с белыми зубами. Вот они повенчались и стали жить. А девка-то пришла к той женщине, у которой ребенок не растет, схватила его и бросила через себя, а он покатился и стал чуркой. А девка и говорит: «Это меня подменили, ведь я твоя дочь». (15)
120. Мама моя случай рассказывала. Родился ребенок и не растет. Ест, а не растет. Поповский ребенок-то был. Восемнадцать лет пролежала в колыбели девочка да такой и осталась. Потом у той семьи, как двенадцать часов наступит, в малой избе свет зажигается. Утром приходят — никого нет, а пола вымыты, все чисто. Работника попова послали туда ночью посмотреть. Пришел он, залез на печку. Открывается половица, девушка выходит красивая, начинает прибираться. Потом говорит: «Ну, выходи, молодой человек, или боишься? Выходи, бери меня замуж!» — «Ты, может, чертовка?» — «Нет». — «А венчаться будем?» — «Хоть сейчас». Пришли к попу: «Венчай нас!» Обвенчал. Девушка в избе сидит и спрашивает: «Что в зыбке-то?» — «Ребенок». — «А сколько лет ребенку?» — «Да вот уже восемнадцать лет не растет». Девушка взяла ребенка на руки, перекинула через левое плечо, тот поленом обернулся. «Я ваша дочь, говорит, меня чертовка украла и восемнадцать лет воспитывала. И приданое припасла». Под пол пошли — там сундук стоит. (116)
121. У нас у бабушки был сын. Ваней звали. Она его родила дома. Потом она истопила баню. Баня у них, — жили они дико, — около речки баня была. В бане-то у нее холодной воды нету. Ребенка-то положила, пошла ведерко воды принесла, ну, две-три минуты. Ребенок ревет. Домой пошла: все ревет-ревет, ревет-ревет. День и ночь ревет. В люльке качает — ревет, не качает — ревет. И вот пришел цыган — на квартиру к ним попросился ночевать. Глядит на ребенка и говорит: «Ой, Танюша-Танюша, это не твой Ванюша. Давай топи баню. Я тебе его выменяю. В какой ты бане его сменила?» — «Да, говорит, в своей бане». И баню стопила. На третью баню токо ребенка-то достали. Ой, он спал сколько суток, не просыпался! Первую баню он (цыган), значит, делал, ему его не отдали — то свинёнка выбросят, то голубёнка выбросят, то веник сухой выбросят. На вторую баню также. На третью баню выменял. Скорее дверь закрыл. «Бежи, говорит, не оглядывайся!» Еще там сидит скока, отговаривается. «Вот, говорит, на тебе Ванюшу. Это, говорит, у тебя был не ребенок, а веник, говорит, был». Веник был брошен. Вот он и шумел, веник-то. Ревет: качает — ревет, молоком кормит — ревет. Он сухой, шебуршит, а кажется: ребенок ревет. А ребенка всего измучили. Вон, чуть тепленький. Так трое суток спал. Парень был. Банник его подменил, пока она за водой ходила. А тожно цыган говорит: «Купи мне шаль большую». Эти большушшие шали-то были. А у дедушка была лошадь. Говорит: «Свези меня до Ныроба». До Ныроба свез и шаль ему большую дал за то. (3)
122. У моего свекра был брат Александр, они умерли уже все. Дак баба его родила в бане робенка, девку, и говорит, еще пошла когда, свекор-де: «Иди с богом, может, тебе кого бог даст». Она там родила девочку, а не было ножниц, надо было пупик отрезать. Она по ножницы пошла домой. Пришла, а маленькую-то не узнала — ведь не знает, та переменная или нет. А она у ее была страшная такая, ничё не понимала, рот откроет большушший, язык выставит. И вот до двадцати семи лет прожила, не знала, как ее называют. Страшная-страшная. Баба-то грит: «Подмененный у меня ребенок». И когда, — эту девушку Надей звали, — умерла она на двадцать седьмом году, ей привиделось во сне на девятый день: грит, столько детей там, ограда-де белая, в оградке-то столько детей! И у всех-де цветы в руках, и все они с бумажками ходят, кто читает, кто пишет. А я-де подошла к оградке-то, она меня кличет: «Мама, иди сюда!» Яде подошла, она по-за оградке ходит. Я говорю: «Надюша, тебя чё не пускают-то?» — «А двери на замке закрыты. Меня не пускают». Я-де подошла, и верно — на замке. Я-де воспитательницу кличу: «Подойдите сюда, ко мне». Из них-то никто не подошел. А потом мне попалась женщина — идет навстречу, туда. Я-де говорю: «Почему мою Надю не пускаете?» А она-де говорит: «А она не наша. Нам ее не надо». Не наша — значит, переменная была. Ой какая страшна!.. Так, видно, положено ей было столько прожить. В оградке-то маленькие все, они уже умерли. В райских дверях они, видишь, в царстве. А Надя по-за царством. По сну-то. (8)