138. Да так оно и быват. А вот было. По мертвым тоскуют. Наталья такая была, муж у ей помер, дети остались. Она с братом живет, и кажную ночь кто-то в окно стучит. Дак то муж ее. И кажную ночь уходит она к ему. Дак он орешками угошшат, а то не орешки, а так — козии. Придет только к двум часам, детей угошшат, а орешки-то козии. И однажды брат заметил, что пропадает она кажну ночь, и вот стучатся как-то при ём, а он говорит: «Не пушшу!» Ан вырвалась она и как исчезла. На следующую ночь опять стучатся, ан брат не пускает. Полночь пришла, и тут ураган поднялся, ветер воет-завывает, стекла бьет, песком метат. В трубу-то он камень большой как кинет! Наутро вытащить не смогли. Перекладывать печь пришлось. Дак коль говорят, знать, было. Счас не быват, а раньше-то часто было. Дак тоскуют, тоскуют по мертвому. (10)
139. Мне когды-кося свой мужик поблазнил, когда-от взяли его в армию на войну. Днем первое поблазнило, а потом и ночью пришел. Спать легла, дети у меня были — две девки, один парень, — ну, спать легли, вот слышу: кто-то заходит на крыльцо, пёлится. Двери открылися, и в избу открылися двери. Потом на западёнку. Он шевелится. Потом гладить стал. Я-от как взглянула, как посмотрела руку-то: ой, какая лохматая рука! Я-то тут сижу. То ли за робят мне ложиться? Только встала: «Хосподи Исусе Христе...» Раз десять, наверное, повторила. Он пошел да и грит: «Ждала, звала, а сейчас, грит, божишша». Да как пошел дверью хлопать! Так хлопнул, аж изба сдрожала. И с тех пор я больше никаких бед не видела. (45)
140. Две солдатки жили. У них мужики на фронте пропали. Однажды солдатки вместе ночевали, и одна все шепталась с кем-то. На следующий день другая ее спрашиват, с кем она шепталась. Та ответила, что у нее муж был и сказал, чтобы солдатки ждали их в двенадцать часов. Оне напекли пироги, сидят, ждут. Наконец они пришли. В шинелях, ладные. Сели чай пить. Одна все думает, что это не мужики, наверное. Тут у нее сахар просыпался. Она наклонилась и видит, что у мужиков вместо ног копыта. Она сразу на печку побежала. Оне-то на печку не полезут, боятся. Котора на печке была, жива осталась, а другую-то замучили. Когда они, эти мужики, из дому выходили, все косяки и двери вылетели. (5)
141. У нас в деревне раньше кудельничали. Топили баню и кудельничали. Девки баню истопили, пошли кудельничать. Меня еще не было тогда. Мать-то моя еще девушкой была. Мать моя рассказывала. Говорит, пришли в баню три девушки, мама наша четвертая была. Всех, как уж там они, матери, посылали, не знаю, а у меня бабушка мою мать послала: «Ну, говорит, иди, пряди с богом!» Сидят, мама наша прядет, остальные чешут лен. Тамака маленькая мызюкалочка горит. И вдруг приходят три мужика. Это как ихние кавалеры. А у нас у мамы не было кавалера, она никого не ждала. К ней никто и не пришел. Пришли три мужика, мама смотрит: у них зубы-то железные, а ноги-то конёвьи. И прясницу кладет на пол. «Пойду, говорит, я на улицу, оправлюсь». А один говорит: «Не выпускай ее». А другой говорит: «Пусть идет. Она послана с богом». Пришла, сказала. Потом пришли, дак кого, одну косу нашли под полком только. Всех куды-то подевали. Это окаянные были. Девки гуляли, кавалеров ждали, а кавалеры-то к ним окаянные пришли. (3)
142. А вот рассказывают, в войну было. Правда — нет, не знаю. Слышала. Все мужики на фронте. Бабы собрались и говорят: «Хоть бы наши мужики пришли». Они и пришли. Сели за стол. У одной бабы ребенок ложкой играл и уронил ее под стол. Баба стала поднимать, залезла под стол и увидела кенёвьи ноги. Испугалась, на печку залезла и просидела там. А тех баб задавили, за столом которые сидели. (49)
143. А тут одни ребята ходили вечеровать. Песни поют, а девки не пришли. Потом девки пришли, а ноги не кажут. Один говорит: «Чё-то девки наши ноги сёдни не кажут». Поглядел: ноги-то коровьи. Видят, что дело неладно, дак оне и испугались. «Пойдем мы до ветру сходим». А девки-то не отпускают — сидите! «Мы вам гармонь оставим». Оставили да ушли. Утром в баню пришли, а вся ихняя гармонь — разорвали ее вдребезги. (93)