237. В зарод ушли баба с мужиком. Мужик ушел до ветру, дал ей деревянную вилу. Она взяла. Он ушел и переворотился медведем. Пришел, она его в бок ткнула вилой. А потом мужик пришел весь в крови. Баба спрашивает: «Пошто весь в крови?» Говорит: «Сама ты меня ткнула, когда на зарод лез. Это, грит, я был». (67)
238. У меня тетка была очень знатливая. Как только идешь в двенадцать часов ночи мимо ее избы, у нее из трубы вылетает огонь молнией. Леший его знат, этот огонь, куда ему надо. Потом, как только кончается два часа ночи, этот огонь обратно в трубу летит. В одно внезапное время ее мужик или кто ли, кто-то родственник, пошел к ней ночевать. Вдруг она потерялась из избы. Искал, искал — нету! Пошел во двор, а там колода. Он пнул. А она говорит: «Чё ты меня пинаешь?» Это старуха, видно, залетела трубой-то и во двор улетела. Она летала трубой. Она не говорила «бесистая», она говорила «знатливая». Бесистые не летают, они так хорошо портят. (8)
239. Мужик у мужика межу переносил крадом, а тот и не знает, как отомстить. В соседях жил у его чертистый мужик, он пошел к нему: «Дядя, научи чертям». Ему отказали, он заматькался. Но пришел другой раз. У него спрашивают: «Зачем учиться?» — «Мужика испортить, который у меня межу скосил, суседа», — «Ну, приходи пожжа, баню истоплю». Пришел он к чертистому мужику вечером поздно, пошли в баню, разделися, входят. Тама собака сидит рыжая под полком. Пась раскрыла, язык высунула, во рту огонь пышет. Чертистый мужик говорит тому в пась полезать к ей. «Я боюся». — «Зачем пришел? Просился — учись». Подошел он к собачьей пасти и в дому оказался. Там столов много было, и нужно было к каждому подойти. Вот он подходит к последнему. Здесь чертей давали. «Скока те надо?» — «Одного надо мужика спортить». — «Меньше трех не даем!» Подошел к дверям и оказался в бане. Научился портить, испортил того мужика, а сам от чертей отделаться не может. Отпихивает их, они не отстают, бросит — обратно лезут. Тогда он стал каяться, всем рассказывать. И завязал — по всем церквам молился, чтоб от их отвязаться. Раскаялся. (54)
240. Мужика, женщина одна рассказывала, учить на бесей стали. Привели его в двенадцать часов ночи в баню черную, по-черному топят. Глянул, а тама на полке собака рыжая, огромная такая собака сидит. Ему говорит этот, который бесястый, учил который бесей: «Полезай в пасть собаки-то!» — «Да боязно». — «Полезай, полезай!» Собака-то пасть расшеперила, он полез скрозь, из заду вылез, а там лебедь белая пасть расшеперила, он тожо полез. С бани-то выходит, а с им парнишечка маленькой: «Давай, дядя, хоть корову спорть». Он спортил, а тут ишо парнишечка, ну, такой жо. Оне оба стали работу просить. Он, мужик-от, на покос их взял, он косил тогда. Весь день косили втроем. Оне-то тожо косят, косят. А назавтре пришел грести-то, которы я выкосил, говорит, только те и выкошены, а которы оне, даже трава не смята. (68)
241. От матери слышала, что парни в деревне привязались к колдуну: научи! Он им говорит: «Приходите в двенадцать часов к бане, заходите и стреляйте в передний угол. Выбежит из печки собака, лезьте в пасть». У одного вышло — научился. Второму показалось Христово распятие — он не стал стрелять. Видимо, господь его не допустил. (1)
242. А тут этот старик еретик-то был, у меня в избушку напрашивался. У нас с братом собака была. Брат-от Черепанов Семен Иванович. Старик у нас на собаку поглядел. Назавтра пошли в лес — ни одной белочки, а били по двенадцать-пятнадцать белочек, хоть были пацанами: ему — пятнадцать, мне — четырнадцать. Я сызмальства охотник. Меня самого на чертей учили. Я говорю: «Своим потом проживу, никаких чертей ваших не хочу». — «А ставь водку, мы тебя научим, ты никого не будешь бояться. Тебе диявол всех подгонит, только собирай». Мне самому это набивали и присушные эти слова набивали тожо. (13)
243. А вот мне тоже один сказал. Про Булдырью слыхал? Ваня Кукарека был там, старик. Как-то вечером у меня спрашиват, — я там два лета рыбачил, с Соликамска приезжал: «Ты, говорит, Егорушко, охотишша?» Я говорю: «Охочусь». — «Ну как?» — «Сегодня хорошо, а завтра опять плохо». — «Вот ты ничё не знаешь, потому ты мучишься. Надо научиться. Тебе все пригонют». — «Как?» — говорю. «Ты куничку водишь?» — «Вожу». — «А тебе водить не надо, тебе пригонют». Ах, помяни тя лешего, волосы у меня дыбом. Нет, не надо! Мне мать сказала: проживете честным крестом. Трудитесь — бог даст, не будете трудиться — воровать не ходите, на худое дело не учитесь. Прошлый век. Материны слова золотые. Материны золотые слова выполнил, век прожил без всяких чертей. На второй день подсаживается: «Ну, чё, Егорушко, будешь учиться? Давай буду тебя сё дни учить!» А у меня кожа там стала шевелиться. А я слыхал: в собаку заставлят лизьти. В баню-де поведет, там будет собака сидеть большая, пасть большая. Через эту собаку надо, говорят, дважды лизьти. Он скажет: «Лизь, если хочешь!» Эту собаку, пролезешь, пройдешь, все дьяволья будут перед тобой, всех будешь знать. Не надо, думаю, мне. Я говорю: «Дедушко, не хочу!» — «Почему?» Рассердился. Охота было ему: они сделают человека, так им легче. Вижу, куда он меня пихат. Я, значит, отговорки. «Зачем мне? Сёдня я здесь, а завтра повестку на фронт. А мне, говорю, без пользы». Сам рукой махнул. Не мог он мне передать пестерь этот. Чертей-то пестерем называют у нас. (13)