244. В Митрофановой мать отдала дочь (замуж) колдунам. Все ее бьют — и свекровка, и брат, и все бьют. Она пришла к матери, в ноги падает и плачет: «Мама, меня бьют!» А мать говорит: «Живи там, а то двух других девок у меня не возьмут!» Во второй раз пришла: «Меня в ночь поведет муж в баню». Он повел, а мать за ними. Привел и говорит: «Как собака выйдет из-за каменки, огонь из пасти, ты в огонь руки суй». А мать из предбанника: «Не суй! Сгорит она там!» А мужик ей: «Иди откудова пришла, покуда жива!» Дочь назавтра приходит, говорит: собака-де вышла, она руки подставила под огонь, глядит: муха на колене, сгребнула — две, сгребнула — три мухи. Так мать говорит теперь про дочь: «колдунья». А черти мухами были. (67)
245. А тут тожо одна женщина сказывала: где-ко там в верхах один бесистый есть. Портит тожо людей-то. А другой-де говорит: научи-де меня, бисей-де научи! «Приходи, только вечером». Он пришел, да рано, а надо в двенадцать часов. Ну и ждал. Ну пойдем-де. Пошли, пришли-де во двор, двери-де он открыл, там-де в уголочке какое-то сидит чудовище. Ведмедь-де, не ведмедь: какой-то лохматый, хайло-де отворил — вот такая пасть! Во рту-де вот огонь. А тот говорит-де: «Давай наклонись и к ему подойди». Я-де перематькался: «Ну тебя к такой-то матери с имя, с бесями!» И ушел. В квартиру ушел, а старик, уж он остался тут. Все не идет да не идет. Я-де спать захотел да уснул. Уснул, потом проснулся где-ко утром, глядь: он ползет, бесистой старик, на четвереньках и меня-де матькает: «Чё ты ушел? Почему ты ушел? Говорил, учиться буду, а сам ушел. Оне, грит, меня чуть совсем не замучили, биси-те». Его самого. «Меня, грит, оне кверх ногами, так-де». Он, грит, пришел весь измученный. Вот-де так заполз в избу-то. Бес, видно, какой-то мучил. Оне, бесы-те, сперва-то маленькие, а потом-де вырастут, большие будут, говорит, жужки, с лапами-де. Сам-то хозяин говорит, оне у него работу просят. А он говорит: «Я сам дам работу». Там насыплет им зерно, они перегребают. Дак это им мало. Им надо как-то портить, вот такую работу просят. (40)
246. Мужик рассказывал. У них охотничал один, он на чертей научился. Вот лесовать пошли они, уж не знаю как, вместе. Тот его все подговаривал учиться, в глухаря-де лизть, в пасть, чтоб бисей научиться. «А чё я полезу? Тебе надо, ты и полезай. Чё я полезу-то?» Не полез так-то, научился бы бисей полностью. (13)
247. Колдуны сказывают сказки. Если упомнишь такую сказку, то сам станешь колдуном. Мою дочку тожо колдунья хотела научить. Она уже сказку стала сказывать ихнюю. Я ее вовремя остановила, за волосы как следует оттаскала. Так не стала больше сказывать. (45)
248. Они сказывают сказку, сказку-то сказывают. Запомнишь эту сказку — вот тебе и колдун. Они такую рассказывают, что можно людей портить. Вот словами-то и нарушат человека. Может даже смертельно сделать. Человек зачахнет и помрет. Много померли, и молодых даже много умерло. Умер вот Иван Сергеич, он еще вовсе молодой был мужик, годов тридцать всего. Он от этого умер. (45)
249. А оне, эти колдуны, не могли выжить без своих чертей. Вот один овдовел, такой был богатый и овдовел. И стал сватать такую девку хорошу. Сам колдун. А оно богатство-то... Раньше-те родители за богатство, господи, готовы отдать! Хоть бы хто посватался, чтоб богатый тесть был. Оне и отдали. А тожо он уж ее любил сильно. И ей сказал, где черти. «Черти у меня на вышке-де, в пестере». Это пестери были такие из бересты плетеные. А сам пошел овин сушить. Раньше-те сушили снопы-те. Вот натолкаешь тамака снопов, назавтра молотишь палкима. Колотухима колотили. Сам пошел овин сушить. Она затопила печь, думат: «Я сожгу его чертей!» Взяла и бросила в печь пестёрь-от. Ох, оне все тамака запещели! А он тамака и побежал, видно, домой. Прибежал-де домой. Всё закрыто у её. А тамака задвижка была на двери. Вывернул, в дыру башку-то запихал. Больше уж нельзя ему жить-то, черти сгорели! Тамака и умер — башка в дверях, тамака и умер! (80)