304. Раньше у нас были таки пастухи, что наказывали: если кто к стаду подходит, голос свой обязательно подать должон. Эти пастухи с бесом зналися, а это все для того, чтобы лешего не увидел никто. (27)
305. Я маленькая была, с пастухом коров пасти ходила. Пастух сказал мне: «Сиди здесь и не ходи никуда». Я сижу, весь день пастуха не видела, и коровы где-то ходят. Где пастух ходил, бог его знает. Вечером все коровы собираются там, где надо: он в этом месте бадог вкапывал со словами какими-то. Еще была у пастуха трубка какая-то. Знания у пастуха не знаю как перенимали, но он ничего никому не рассказывал. Не знаю, как это коровы всегда собирались в одном месте, может, помогал ему кто. (35)
306. Пастух был. На крыльцо выйдет, струбит, и корова идет. Труба из бересты была свита. Струбил, чё-ко знал, видно, и корова пришла домой. А однажды корова не пришла. Мы пошли к нему на дом, спрашиваем. Говорит: «Она идет, сейчас уже придет». Один раз как-то болтал, не у нас в деревне, будто отдал он корову дьяволу. С дьяволом, говорят, знался. (42)
307. У нас когды-ко свекор рассказывал. У их тожо пастух жил, Филя-то. И вот хозяин-то не угодил лешему-то, и вот леший-то корову-то и угнал. У их украл, где пастух-то на фатёре жил. Оне ведь все лето искали корову. Он их сперва поманёжил, где-ко спрятал корову-то у их. Потом она вышла, корова, пришла. Вместе с пастухом искали. Потом уж отдал леший корову. (21)
308. В Кирьяновой пастушиха была, Евдокия, Соколовной звали. Зналася с окаянным. Выйдет на поле, три раза крикнет — весь скот на нее идет. Один пастух видел, как она на Бояршин луг пошла и что-то поет. Стоит у елки, волосы вскосматила, ногами как заяц прыгает. Он смотрел, а она все прыгала. Тут треснула ветка, она обернулась, а бежать-то поздно. «Ты что, говорит, испугалась?» Она ему ничё не сделала. Двадцать пять лет пасла, и весь скот к ней шел. (46)
309. И потом вот это я услышала. Старик был, он умер, рассказывал. Коров-то надо пасти — на Великий иди, ссякай древнюю елку в полдень комлём. И на этот, говорят, садися комель. Придет большушший мужик, ты с ним ничё не говори. Придет меньший старик, тогда с этим мужиком разговаривайся — или коровой платить или молоком за помощь. Вот раньшо у коров молоко терялось. Вот такие-то раньшо пастухи знающие были. Вот запрут где-ко коров, и коровы домой не идут. Люди видят, а хозяин не может найти. И много таких случаев не так давно было. (48)
310. Я сама пасти-то нанималась, а там с лешим и встретилась. Он пришел и не пасет, говорит мне: «Раз пришла в лес, вали, вали осину на полдень вершиной». Первый раз, как пришел, чтоб пасти, он со мной не разговаривал. Это всегда так. Когда только второй раз придет, тогда об этом разговаривают. (23)
311. Леший, говорят, есть. И черт есть. У нас-то пастух был, Андрий тоже. Вот как только весна будет, с лешим он идет яичко делить. Ворует яичко — на Христов день раньшо воровали яичко-де в церкви ли, где ли, пастухи-те. Потом пошел в лес, где-ко осину срубил, — это он все рассказывал, — сели-де на осину с им. Тот-де на том конце, леший на другом. И вот все ближе и ближе, друг к другу ближе. Кто яичко достанет. Вот забыла, то ли Андрею яичко досталось... Нет, лешему. И вот он за одно яичко все лето пас. Только не знаю, правда не правда. (21)
312. Я, значит, когда первое лето попасла, видела: он, пастух Иона, когда коров смещал, у этой коровы возьмет волосы вот отсюда, с головы, к той сует, от той возьмет — другой сует, вот так вот всех коров обойдет, ну он это смещение делал всех коров, чтоб оне дружно были. А потом он берет из сумки мешочек какой-то небольшой и все с мешочком ходит. Ну, как же, думаю. «Сват Иона, а чё у тебя в мешочке?» — «Нельзя тебе говорить, не скажу». А выпить он любил. Когда-то он выпил, пришел спать, а я брату говорю: «Ты покарауль, а сумку-то я сперу, если он зашевелится, ты мне свистнешь». Я у него сумку сташшила, а он ведь узнал. А в мешочке у его было всего. Плишка. Плишка ее зовут. Она, как ласточка, весной она первая прибегает, вот серенькая маленькая. Засушенная у него. Потом дедушко-соседушко засушенный у его. Вот в земле ходит крот, это специально крот, а есть дедушко-соседушко. Он маленький, и усы вот такие вот загибаются. Потом громовая стрела, в лес-то бьет, раскалывает молния. Он находит ее в корне, серый камень, вот как палец. Потом у него ратная червь белая, а вечером да ночью она вот идет, рассыпается, как рис, вся. А потом она соединяется, как свет на ее пал, там солнце или ишшо что. И вот я все колышечки разобрала у него. Он проснулся, ну, думаю, всё, он в лесу меня отлупит. Поглядел так на меня и говорит: «Сумка-то не на месте стоит». Ну так же поставила, ну, как было, так и поставила! «Как же, говорю, не на месте? Не, сват Иона, как было, так и стоит», — «Ты ее брала?» — «Да я ее передвинула только». Открыл: «Ну как же ты ее передвинула, я же вижу, что брала. Ну и что ты там поняла?» Думаю: «Ну все, сейчас мне взбучка будет». Ой, я в тот день сама не своя была, боялася его! Потому что я знаю, что он слова какие-то знает, что он загонит меня в тайгу, что я и дома-то не найду. Ну я уж тут со слезами стала прощенья просить: «Сват Иона, я же просила показать, показать, а ты не показал». И вот всю дорогу с коровами идем, и всю дорогу я ему напеваю, аж сама до слез. Он говорит: «Ну ладно, ладно, все тебе прошшаю. Никому не говорила?» — «Нет». — «Никому не сказала?» — «Да боже ж, никому не скажу, что ты, не-ет». Лишь бы только самой хотелось посмотреть. «Ну все, прошшаю я тебе». И вот я его спрашиваю: «Зачем это?» — «А мало ли что. Видишь, чтоб у меня коровы не заболели». Он, значит, берет этот узелок и ряд проходит коров, потом второй ряд идет так вот. А говорить, вроде он ничё не говорил. Как опрыскивает, и ничё не сыплется — мешок-то ядреный. (12)