119. [Князь Михайло]. Запись 26 августа 1948 г.
Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 112.
Текст Серафимы Крюковой восходит к варианту матери исполнительниц, А. М. Крюковой (Марк., 31), следуя в точности его композиции, но передает все эпизоды более кратко. Внесен новый мотив, отсутствующий в материнском варианте, а также в другой записи 1900-х годов в д. Верхняя Зимняя Золотица (Марк., 119): жена князя Михайлы просится с ним в дорогу. Этот мотив имеется в двух вариантах, записанных от Марфы Крюковой: в 1934 г. (Советский фольклор, № 2—3. М. — Л., 1936, стр. 142) и в 1938 г. (Крюк., II, стр. 256), и, вероятно, ею включен в порядке характерного для нее усиления психологических моментов. В третьем варианте от Марфы Семеновны, наиболее близком к материнскому тексту (Крюк., II, 83), этого мотива нет.
Вступительная часть (стихотворная) была начата Марфой Семеновной и спета сестрами вместе. После 37 стиха Марфа Семеновна замолчала и Серафима Семеновна перешла на рассказ.
120. Моряночка. Запись 29 августа 1948 г.
Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 114.
Текст исполнительница знала нетвердо и это сама подчеркнула: «Я етой старины настояшшо не знай. У меня за шутосьнё идет». Начало пела вместе с Марфой Семеновной, но когда последняя замолчала, Серафима Семеновна вскоре перешла на рассказ, в течение которого старшая сестра уличила ее в ошибке: когда Серафима Семеновна рассказала, как разбойники стали «дел делить» и старший брат обещал ее кормить «кобылятиной», Марфа Семеновна перебила сестру: «Поди ты — кобылятина ета поется у Козарушки у Петровиця да „Как над рекой над Дарией“ да у Олешеньки Поповиця (т. е. в былине о Казарине, в песне о татарском полоне и в былине об освобождении Алешей Поповичем сестры из татарского плена, — Ред.), а здесь никака кобылятина не поется».
В передаче отдельных эпизодов видно воздействие вариантов старшей сестры: упоминание о том, как братья брали маленькую сестру на руки; указание на то, что младшего брата увели старшие в разбой обманом; попытку морянки разбудить мужа, когда он слышит топот коней; захоронение разбойниками убитых ими зятя и племянника и надпись об их гибели на могиле; прощение матерью младшего сына; уход остальных на богомолье (ср. с обоими вариантами Марфы Семеновны: Крюк., II, 86 и 87).
121—125. Записи Э. Г. Бородиной-Морозовой 13—14 сентября 1938 г. от Пелагеи Васильевны Негадовой, 34 л., Архангельск.
121. Про Илью Муромца. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 92.
Текст представляет собой контаминацию двух сюжетов — об исцелении Ильи Муромца и о победе его над Соловьем-разбойником. Оба сюжета полузабыты, что подтверждается и ремарками самой исполнительницы. В особенности разрушен 2-й сюжет, в передаче которого исчезли все характерные и широко известные детали (гнездо Соловья на дубах, его устрашающий свист, от которого спотыкается конь Ильи, Илья в подворье Соловья и другие), и позабыто даже имя самого врага. Сама исполнительница, сказав былину, заметила: «... уже очень нескладно у меня вышло».
Но как и в других былинах, сообщенных П. В. Негадовой, содержание передано, хотя и обедненно и почти конспективно, но в логической последовательности эпизодов. Исполнительнице удалось также удержать свое изложение в рамках эпического стихотворного склада.
По словам П. В. Негадовой, она слышала былину от бабушки, Аграфены Матвеевны, и действительно, некоторые детали первой части несомненно восходят к ее тексту, записанному в 1899 г. (Марк., 42). Ср. самое начало, наименование работы, на которую ушел отец Ильи, «тяжелой работушкой (стихи 21—22 у Крюковой и 25 у Негадовой), одинаковое выхаживание жеребенка путем выкатывания его в росах Иванской, Ильинской и Петровской (стихи 35—39 у Негадовой, 135—140, 222—225 и 253—256 у Крюковой), указание на цвет коня (серый жеребенок у Крюковой, Сереюшко у Негадовой). Но у А. М. Крюковой сюжет об исцелении не объединяется с сюжетом о Соловье-разбойнике, который входит в состав «трех поездок Ильи Муромца» (Марк., 1). Такое объединение, однако, настолько традиционно, что Негадова могла заимствовать его от какого-либо другого сказителя, из книги, из лубка, а может быть, и от самой А. М. Крюковой, композиционные вариации которой, при ее большой склонности к импровизации, не были, конечно, исчерпаны записями Маркова.
122. Про Добрынюшку Никитиця. Варианты Зимнего берега: Марк., 6, 62 (к.), 112; Крюк., I, 28.
Как и все былины П. В. Негадовой, эта отмечена некоторой лаконичностью в передаче отдельных эпизодов при сохранении традиционной композиции сюжета. Сама Негадова ведет свой вариант от былины А. М. Крюковой (Марк., 6): «Это от бабушки ише всё. Ейная память». Однако ряд характерных деталей варианта Аграфены Матвеевны не вошел в былину Негадовой. Так, в ней нет ложного сообщения князя Владимира, что будто бы он сам разведал о гибели Добрыни и даже лично предал его тело сырой земле, — это перекладывает вину в обмане с Алеши Поповича на князя Владимира (у Негадовой обманную весть привозит Алеша, и лишь по его просьбе князь Владимир отправляется к матери и жене Добрыни сватом). Нет и роли в последней сцене Ильи Муромца, удерживающего Добрыню от убийства крестового брата — эпизод, воспринятый Марфой Крюковой и сохраненный в обоих ее вариантах (Марк., 62; Крюк., I, 28), у Негадовой Добрыня рубит Алеше голову за ложную весть, привезенную его матери, что является необычной развязкой в данном сюжете. Различны и мотивировки запрета выходить замуж за Алешу Поповича (у А. М. Крюковой оба богатыря положили заповедь не делать друг другу зла, у Негадовой — более традиционная мотивировка: Алеша «бабий просмешшичек»). Своеобразно и необычно у Негадовой поручение, возлагаемое на Добрыню князем Владимиром (съездить в Литву и отрубить голову поганому Идолищу).