Приезжали в Киев-град.
Свет государь Владимир-князь
На хороша на нового на стольника
Да завел государь почестный пир.
Премладое Чурило сын Пленкович
Ходит да ставит дубовы столы,
Желтыми кудрями сам потряхивает:
Желтые-то кудри рассыпаются,
Как скачен жемчуг раскатается.
Премладая-та княгиня Апраксия
Рушала мясо лебединое
Да обрезала руку белу правую,
И сама говорила таково слово:
«Не дивуйте-ка, жены мне господские,
Что обрезала я руку белу правую:
Я смотрючись на красоту Чурилову,
На его на кудри на желтые,
На его на перстни злаченые,
Помутились у меня очи ясные!»
Еще говорила таковы слова:
«Свет государь ты Владимир-князь!
Премладому Чуриле сыну Пленковичу
Да не на этой ему службе быть:
А быть ему в постельниках,
Да стлать ковры под нас мягкие».
Свет государь Владимир-князь
Снял Чурилу с этой бо́льшины,
Поставил на большину на и́ную,
Во ласковые зазыватели:
Ходить по городу по Киеву,
Зазывать гостей во почестный пир.
Премладое Чурило сын Пленкович
Улицами идет, переулками,
Желтыми кудрями все потряхивает:
Желтые-то кудри рассыпаются,
Как скачен жемчуг раскатается.
Смотрючись на красоту Чурилову,
Старицы по кельям опакишь дерут;[88]
Смотрючись де на красоту Чурилову,
Молодые молодицы в голенище...
Смотрючись де на красоту Чурилову,
Красные девки очелья́ дерут.
Смотрючись на красоту Чурилову,
Премладая-та княгиня Апраксия
Говорила князю Владимиру:
«Свет государь ты Владимир-князь!
Премладому Чуриле сыну Пленковичу
Не на этой ему службе быть;
Да быть ему в постельниках».
Видит Владимир, что беда пришла,
Говорил Чуриле Владимир таково слово:
«Премладое Чурило ты сын Пленкович!
Хоть в келье живи, хоть домой поди,
А больше в дом ты мне не надобно».
Премладое Чурило сын Пленкович
Поклон отдал да вон из терема пошел,
Да вышел Чурила на Киев-град,
Да уехал Чурила на Почай на реку,
Да стал жить-быть да век коротати.
Из Волынца города из Галича,
Из той Волынь-земли богатыя,
Из той Корелы из проклятая
Да не бел кречетушко выпо́рхивал,
Не бел горносталюшко проскакивал,
Не ясен соколик тут пролетывал, —
Проезжал удалый добрый молодец,
Молодой боярский Дюк Степанович.
Ездил Дюк да ко синю морю,
К синю морю ездил за охотами,
Охотник стрелять был гусей-лебедей
А серых пернатых малых утушек.
Он днем стрелял, ночью́ стрелы́ сбирал;
Где стрела лежит, будто жар горит.
А выстрелял Дюк ровно триста стрел,
А и триста стрел да ровно три стрелы, —
Не убил ни гуся и ни лебедя,
Ни серой пернатой малой утушки.
Собирал он стрелочки в одно место,
Нашел-то Дюк да ровно триста стрел,
Не мог найти он ровно трех-то стрел.
Отошел-то Дюк, а сам дивуется:
«Всем тремстам стрелам да цену ведаю,
А й трем стрелам цены не ведаю,
Которые стрелки потерялися».
А точены стрелки на двенадцать гран,
Да точены стрелки позолочены,
Перены были перьями сиза орла,
Не тот орел, кой по полям летат,
А тот орел, кой по морям летат.
Летат орел да за сини́м морем,
Детей выводит на синем море,
На белом Латыре на камене.
Ехали гости-корабельщики,
Нашли три перышка орлиные,
Приносили Дюку пе́рышка во даровях.
Садился Дюк да на добра коня,
Поехал Дюк да в свою сторону.
Он ехал путем-дорожкою широкою,
Настиг тридцать калик да со каликою,
Кричит он, во́пит зычным голосом:
«Али воры вы, али разбойники,
Али вы ночные подорожники,
Али вы церковные грабители?»
Говорят калики перехожие:
«Молодой ты боярский Дюк Степанович!
Мы не воры идем да не разбойники,
А и мы не ночные подорожники,
Да мы не церковные грабители.
Идем мы, калики перехожие,
Идем, калики, мы из Киева,
Идем мы, калики, в славный Галич-град,
Во ту Индерию широкую».
Говорил-то Дюк да таково слово:
«Ай вы ай, калики перехожие!
Скажите вы да мне поведайте:
А много ли от Галича до Киева да расстояньица?»
Говорят калики перехожие:
«Молодой ты боярский Дюк Степанович!
А от Киева до Галича да расстояньица:
Пешо́ идти будет на целый год,
А конем-то ехать на три месяца,
Чтобы кони были переменные,
А прямой дорожкой дак проезду нет.
На прямой дорожке три заставушки:
Первая заставушка — Горынь-змея,
Горынь-змея да змея лютая,
Змея лютая, змея пещерская.
Другая заставушка великая —
Стоит-то стадушко люты́х грачей,
По-русски назвать дак черных воронов.
А третья заставушка великая —
Стоит-то стадушко люты́х гонцов,
По-русски-то назвать дак серы́х волков.
Четверта заставушка великая —
Стоит шатер да во чисто́м поле,
Стоит богатырь во бело́м шатре».
Говорил-то Дюк да таково слово:
«Спасибо, калики перехожие!»
вернуться
Старицы по кельям опакишь дерут... — Опакишь, возможно, неверно записанное слово. В записи Гильфердинга от того же сказителя соответствующая строка: «Да старицы по кельям онати́ они дерут...» Онати — искаженное манатьи, мантии, монашеские одежды.
вернуться
49. Дюк Степанович и Чурила Пленкович. Гильфердинг, III, № 230. Записано от П. А. Воинова.
Несмотря на то что Дюк Степанович хвастается богатством и роскошью своего двора, былина не осуждает героя. Как установил Добрыня, похвальба Дюка небезосновательна. Дюк оказывается богаче киевского князя, посрамляет служащего при дворе Владимира Чурилу Пленковича. Предполагается, что первоначально былина сложилась в Галицко-Волынской земле (Дюк оттуда приезжает в Киев) и в пору соперничества феодальных княжеств изображала свою землю и богаче, и выше в культурном отношении, чем Киев. Поддержка, оказываемая богачу Дюку Степановичу Ильей Муромцем, самым авторитетным богатырем, в других случаях пренебрежительно относящимся к богатству, могла быть привнесена при включении былины в Киевский цикл.
Ситуация, представленная в былине, — возможное отражение исторической обстановки, сложившейся в первой половине XIII в., когда Галицко-Волынское княжество не только соперничало с Киевом, но и включало в себя Киевское княжество (при князе Данииле Галицком).