Былины

Опущалась скоморошина из печки из муравленой,
Да не села скоморошина подле́ князя,
Да не села скоморошина да супроти́в князя,
А садилась во скамеечку
Супротив княгини-то обручныя,
Против мо́лодой Настасьи Никуличны,
Говорит удала скоморошина:
«Ах ты, солнышко Владимир стольнокиевский!
Благослови-ко налить чару зелена вина,
Поднести-то эту чару кому я знаю,
Кому я знаю еще пожалую».
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Ай ты эй, удала скоморошина!
Была дана те поволька да великая,
Что захочешь, так ты то́ делай,
Что ты вздумаешь, да еще то твори».
Как тая удала скоморошина
Наливала чару зелена вина,
Опускала в чару свой злачен перстень.
Подносила княгине поручёныя,
Сам говорил да таково слово:
«Ты эй, молода Настасья дочь Никулична!
Прими-ко сию чару единой рукой,
Да ты выпей-ко всю чару единым духом.
Как ты пьешь до дна, так ты видашь добра,
А не пьешь до дна, так не видашь добра».
Она приняла чару единой рукой,
Да и выпила всю чару единым духом,
Да обсмотрит в чаре свой злачен перстень,
А которыим с Добрыней обручалася,
Сама говорит таково слово:
«Вы эй же, вы князи да вы бояра,
Вы все же князи, вы и дворяна!
Ведь не тот мой муж, да кой подле́ меня,
А тот мой муж, кой супроти́в меня:
Сидит мой муж да на скамеечке,
Он подносит мне-то чару зелена вина».

Сама выскочит из стола да из-за ду́бова,
Да й упала Добрыне во резвы ноги,
Сама говорит да таково слово:
«Ты эй, молодой Добрыня сын Никитинич!
Ты прости, прости, Добрынюшка Никитинич,
Что не по твоему наказу да я сделала,
Я за смелого Алешеньку заму́ж пошла.
У нас волос долог да ум ко́роток,
Нас куда ведут, да мы туда идем,
Нас куда везут, да мы туда едем».
Говорил Добрыня сын Никитинич:
«Не дивую разуму я женскому:
Муж-от в лес, жена и замуж пойдет,
У них волос долог, да ум ко́роток,
А дивую я солнышку Владимиру
Со своей княгиней со Опраксией,
Что солнышко Владимир сватом был,
А княгиня-то Опраксия да была свахою,
Они у жива мужа жену да просватали».
Тут солнышку Владимиру к стыду пришло,
Он повесил свою буйну голову,
Утопил ясны очи во сыру землю.
Говорит Алешенька Левонтьевич:
«Ты прости, прости, братец мой названыи,
Молодой Добрыня сын Никитинич!
Ты в той вине прости меня, во глупости,
Что я посидел подле твоей любимо́й семьи,
Подле молодой Настасьи да Никуличны».
Говорил Добрыня сын Никитинич:
«А в той вине, братец, тебя бог простит,
Что ты посидел подле моей да любимо́й семьи,
Подле молодой Настасьи Никуличны.
А в другой вине, братец, тебя не прощу.
Когда приезжал из чиста поля во первы́ шесть лет,
Привозил ты весточку нерадостну,
Что нет жива Добрынюшки Никитича:
Убит лежит да на чистом поле.
А тогда-то государыня моя родна матушка
А жалешенько она да по мне плакала.
Слезила-то она свои да очи ясные,
А скорбила-то свое да лицо белое, —
Так во этой вине, братец, тебя не прощу».
Как ухватит он Алешу за желты́ кудри,
Да он выдернет Алешку через ду́бов стол,
Как он бросит Алешу о кирпичен мост,
Да повыдернет шалыгу подорожную,
Да он у́чал шалыжищем охаживать,
Что в хлопанье-то оханья не слышно ведь.
Да только-то Алешенька и женат бывал,
Ну столько-то Алешенька с женой сыпал.
Всяк-то, братцы, на веку ведь женится,
Не всякому женитьба удавается,
А не дай бог женитьбы той Алешиной.

Тут Добрыня взял свою да любиму́ семью,
Молоду Настасью да Никуличну,
И пошел к государыне да к родной матушке,
Да он здеял доброе здоровьице.

Тут век про Добрыню старину скажут,
А синему морю на тишину,
А вам, добрым людям, на послушанье.