В старые веки прежние,
Не в нынешние времена, последние,
Как жил на Руси Суровец-молодец,
Суровец-богатырь, он Суро́женин,
По роду города Суздаля,
Сын отца гостя богатого.
Охоч он ездить за охотою,
За гусями, за лебедями,
За серыми за утицами.
Ездит день до вечера,
А покушати молодцу нечего.
Как наехал во чистом поле на сырой дуб,
Сырой дуб, еще не простой,
Не простой — корокольчестый:
Что на том на дубу сидит черный вран,
Черный вран, птица вещая.
Он снимает с себя крепкий лук,
Крепкий лук и калену стрелу,
Он накладывает на тетивочку шелковую,
Хочет стрелить по верх дерева,
Хочет убить черна ворона,
Черна ворона, птицу вещую.
Что возговорит ему черный вран,
Черный вран, птица вещая:
«Гой еси ты, Суровец-молодец,
Суровец-богатырь еще Суроженин!
Тебе меня убить — не корысть получить:
Мясом моим не накушаться,
Кровью моей не напитися,
Перьями моими не тешиться.
Ин я тебе вестку скажу,
Вестку скажу, вестку радостную:
Как далече-далече во чистом поле,
А дале того во зеленых лугах,
Как стоит тамо Курбан-царь,
Еще Курбан-царь да и Курбанович,
Со всею силою могучею,
Что со всей ли поленицею удалою;
Что стоит он, широкими рвами окопавшися,
Земляным валом оградившися».
Молодецкое сердце не утерпчивое,
Разгоралася кровь богатырская,
Он бьет коня по крутым бедрам, —
Подымается его добрый конь
Выше дерева стоячего,
Ниже облака ходячего,
Горы и долы между ног пускает,
Быстрые реки перепрыгивает,
Широкие раздолья хвостом устилает,
По земле бежит, — земля дрожит,
В лесу раздается, на нивах чуть.
Он взял поскакал во чистые поля,
Во чистые поля, еще к Курбану-царю,
Еще к Курбану-царю да и к Курбановичу.
Первый ров его бог перенес,
Другой ров его конь перескочил,
В третий ров он обрушился,
Его добрый конь набрюшился.
Ай что взяли прискакали удалы молодцы,
Под левую руку взяли двадцать человек,
Под правую руку-взяли сорок человек,
Поперек подхватили — еще сметы нет.
Взяли-повели еще к Курбану-царю,
Еще к Курбану-царю да и Курбановичу.
Молодецкое сердце разъярилося,
Богатырская кровь разыгралася, —
Как взял он татарина за волосы,
Да как учал татарином помахивати,
Как куда побежит, тамо улица лежит,
Где повернется, тамо площадью.
И пробился молодец до белого шатра,
Что до белого шатра и до Курбана-царя.
Как взмолится ему Курбан-царь:
«Ты гой еси, Суровец-молодец,
Суровец-богатырь и Суроженин!
Погляди-ко ты, что в книге написано:
Что не велено вам князей казнить,
Что князей казнить и царей убивать».
ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВИЧ И БАТЫГА[67]
Из-под той белой березы кудреватыя,
Из-под чудного креста Еландиева,
Шли-выбегали четыре тура златорогие,
И шли они бежали мимо славен Киев-град,
И видели над Киевом чудным-чудно,
И видели над Киевом дивным-дивно:
И по той стене городовыя
И ходит-гуляет душа красная девица,
Во руках держит божью книгу Евангелье,
Сколько не читает, а вдвое плачет.
Побежали туры прочь от Киева,
И встретили турицу, родную матушку,
И встретили турицу, поздоровалися:
«Здравствуй, турица, родная матушка!» —
«Здравствуйте, туры, малы деточки!
Где вы ходили, где вы бегали?» —
«Шли мы бежали мимо Киев славен град,
Мимо ту мимо стенку городовую,
Мимо те башни городовые,
И видели мы над Киевом чудным-чудно,
И видели мы над Киевом дивным-дивно:
И по той стене городовоей
Ходит-гуляет душа красная девица,
В руках держит божью книгу Евангелье,
Сколько не читает, вдвое плачет».
Говорит тут турица, родна матушка:
«Уж вы глупые, туры златорогие!
Ничего вы, деточки, не знаете:
Не душа красна девица гуляла по́ стене,
А ходила та мать пресвята Богородица,
А плакала стена мать городовая,
По той ли по вере христианския, —
Будет над Киев-град погибельё:
Подымается Батыга сын Сергеевич,
И с сыном Батыгом Батыговичем,
И с зятем Тараканником Каранниковым,
И с думным дьяком вором-выдумщиком».
У Батыги было силы набрано,
Набрано было силы, заправлено,
И было силы сорок тысячей;
И у сына Батыги Батыговича
Было силы тоже сорок тысячей;
И у зятя Тараканника Каранникова
Было силы тоже сорок тысячей;
И у думного дьяка вора-выдумщика
Было силы тоже сорок тысячей.
И не вешняя вода облеелела[68], —
Обступила кругом сила поганая:
Соколу кругом лететь
Будет на меженный день.
И пишет Батыга князю со угрозою:
«Ты старый пес, ты Владимир-князь!
Дай-ко мне из Киева поединщика,
А не то дай-ко мне Киев-град,
Без бою, без драки великия,
Без самого большого кроволития».
вернуться
37. Суровец-Суздалец. Киреевский, III, с. 110—112. Записано в XVIII в.
Былина с неясной исторической основой. Если иметь в виду, что главные русские богатыри — выходцы из городов, растущих и становящихся центрами древнерусских княжеств — Илья из Мурома, Алеша из Ростова, Добрыня из Рязани, — то богатырь из Суздаля мог бы занять место среди этих героев. Но былина о Суздальце, судя по ее немногим записям, была почти забыта, в ней остались лишь общие для героических былин эпизоды. Суровец, первая часть имени богатыря, связана с городом Сурожем (Судак в Крыму), с которым Русь торговала в XIII в. Двойное имя богатыря — свидетельство широких территориальных масштабов его деятельности, эпические конкретности которой не сохранились.
вернуться
38. Василий Игнатьевич и Батыга. Рыбников, II, № 194. Записано на р. Онеге.
Василий Игнатьевич — выходец из городских низов. Именно на это указывает его принадлежность к «голям кабацким» — так называли в XVI—XVII вв. нищих, бродяг, беглых и т. п. Присущее былинам преувеличение достоинств и пороков эпических персонажей поставило Василия Игнатьевича в начале былины в предельно «низкое» состояние. Как и в ряде других былин, при вражеском нашествии боярское окружение князя оказывается беспомощным.
Имя вражеского царя — Батыга — свидетельствует о связи содержания былины с монголо-татарским нашествием на Киев в 1240 г. О предстоящей «погибели» Киева вполне определенно говорится в запеве. Возможно, существовало самостоятельное эпическое произведение о трагической судьбе Киева, но оно постепенно переосмыслялось, впитывая отголоски событий более позднего времени. В древнерусской повести о нашествии Тохтамыша на Москву в 1382 г. некий суконщик Адам с городской стены убил стрелой сына одного из ордынских ханов. Этот случай мог отразиться в былине: Василий убивает стрелой сына и зятя Батыги. Бытовая обстановка в былине поздняя: кабаки на Руси появились во второй половине XVI в.
Былину завершает развернутая концовка, в которой древним городам с могучими богатырями и другими высокими достоинствами в комическом плане противопоставляются современные «измельчавшие» обитатели северных местностей, прилегающих к р. Онеге (где записана былина) и Онежскому озеру.