Со тыя горы со высокия,
Как ясен сокол напущается
На синем море на гуся и лебедя,
Во чистом поле напущается
Молодой Михайло Казаренин,
А Казаренин душа Петрович млад.
Приправил он своего добра коня,
Принастегивал богатырского,
И в руке копье мурзамецкое, —
Первого татарина копьем сколол,
Другого собаку конем стоптал,
Третьего — о сыру землю.
Скочил Казаренин с добра коня,
Сохватил девицу за белы ручки,
Русску девицу-полоняночку,
Повел девицу во бел шатер.
Как чуть с девицею ему грех творить,
А грех творить, с нею блуд блудить,
Расплачется красна девица:
«А не честь твоя молодецкая, богатырская,
Не спросил ни дядины, ни вотчины:
Княженецкая дочь иль боярская.
Была я дочь гостиная,
Из Волынца города из Галичья,
Молода Марфа Петровична».
А за то слово Казаренин спохватается:
«Гой еси, душа красная девица,
Молода Марфа Петровична!
А ты по роду мне родна сестра.
И ты как татарам досталася,
Ты как трем собакам-наездникам?»
Говорит ему родная сестра:
«Я вечо́р гуляла в зелено́м саду́
Со своей сударынею-матушкою.
Как издалеча, из чиста поля,
Как черны вороны налетывали,
Набегали тут три татарина-наездники,
Полонили меня, красну девицу,
Повезли меня во чисто поле:
А я так татарам досталася,
Трем собакам, наездникам».
Молодой Михайло Казаренин
Собирает в шатрах злата-серебра,
Он кладет в те сумы переметные,
Переметные, сыромятные,
И берет беседу дорог рыбий зуб,
Посадил девицу на добра коня,
На русского богатырского,
Сам садился на татарского,
Двух коней в поводу повел
И поехал к городу Киеву.
Въезжает в стольный Киев-град.
А и стольники, приворотники
Доложили князю Владимиру,
Что приехал Михайло Казаренин.
Поколь Михайло снял со добра коня
Свою сестрицу родимую
И привязал четырех коней к дубову столбу,
Идут послы от князя Владимира,
Велят идти Михайле во светлу гридню.
Приходил Казаренин во светлу гридню
Со своею сестрицею родимою,
Молится Спасову образу,
Кланяется князю Владимиру и княгине Апраксеевне:
«Здравствуй ты, ласковый сударь Владимир-князь,
Со душою княгинею Апраксеевною!
Куда ты меня послал, то сослужил:
Настрелял гусей, белых лебедей
И перелетных серых малых уточек.
А и сам в добыче богатырския:
Убил в поле трех татаринов,
Трех собак-наездников
И сестру родную у них выручил,
Молоду Марфу Петровичну».
Владимир князь стольный киевский
Стал о том светел, радошен,
Наливал чару зелена вина в полтора ведра
И турий рог меду сладкого в полтретья ведра,
Подносил Михайлу Казаренину.
Принимает он, Михайло, единой рукой
И выпил единым духом.
Втапоры пошли они на широкий двор,
Пошел князь и со княгинею,
Смотрел его добрых коней,
Добрых коней татарскиих.
Велел тут князь со добра коня птиц обрать,
И велел снимать сумы сыромятные,
Относить во гридни светлые,
Берет беседу дорог рыбий зуб,
А и коней поставить велел по стойлам своим.
Говорил тут ласковый Владимир-князь:
«Гой еси ты, удача добрый молодец,
Молодой Михайло Казаренин,
А Казаренин душа Петрович млад!
У меня есть триста жеребцов,
И три любимы жеребца,
А нет такого единого жеребца.
Исполать тебе, добру молодцу,
Что служишь князю верою и правдою!»
КОРОЛЕВИЧИ ИЗ КРЯКОВА[72]
Из того из города из Крякова,
Из того села ли из Березова,
Из того подворья богатырского
Охоч ездить молодец был за охотою
Во славное раздольце чисто поле,
Охоч-то был стрелять гусей, лебедей,
Малых перелетных серых утушек.
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
Он проездил день с утра до вечера
По славному по раздольицу чисту полю,
Не наехал ни гуся, ни лебедя,
Ни малого перелетного утеныша.
Еще ездил другой день с утра до па́бедья.
Подъехал он ко синему ко морюшку
И насмотрел-то он на синем море,
На той на тихоей за́береге,
На зеленоем на за́тресье
Плавают две белые лебедушки, колыблются.
Становил-то он коня богатырского,
От правого от стремечка булатного
Свой тугой лук разрывчатый отстегивал,
То он стрелочки каленые накладывал,
Тетивочки шелковеньки натягивал,
Хотит подстрелить двух белыих лебедушек.
Эти белые лебедушки
Проязычили языком человеческим:
«Ты удаленький дородный добрый молодец,
Славный богатырь святорусскиий!
Хоть ты подстрелишь двух белыих лебедушек,
Не укрятаешь плеча ты могучего
И не утешишь сердца богатырского.
Не две белые мы есть-то не лебеди,
Есть-то мы две девушки две красныих,
Две прекрасныих Настасьи Митриевичны,
Со тоя мы со славной с Золотой Орды,
Летаем мы от пана поганого по три году,[73]
Улетели мы за синее морюшко.
Поезжай-ко ты раздольицем чистым полем
Ко славному ко городу ко Киеву;
И подъезжай к сыру дубу крякновисту,
Насмотри-ко ты птицу во сыром дубу:
Сидит-то птица черный ворон во сыром дубе,
Перьице у ворона черным-черно,
Крыльице у ворона белым-бело,
Перьица распущены до матушки сырой земли.
Эдакой птицы на свете не видано,
На белоем не слыхано».
Стоит богатырь, пораздумался:
«Хоть я подстрелю двух белыих лебедушек,
Так не укрятаю плеча могучего
И не утешу сердца богатырского».
Снимает эти стрелочки каленые,
Отпущает он тетивочки шелковеньки,
Свой тугой лук разрывчатый пристегивал
Ко правому ко стремену к булатному,
Берет в руки он плеточку шелковеньку,
Бьет-то он коня да по тучным бедрам,
То он ехал по раздольицу чисту полю
Ко славному ко городу ко Киеву.
вернуться
72
42. Королевичи из Крякова.
Увод в плен малолетних детей во время набегов степняков — обычное явление в Древней Руси до и после монголо-татарского нашествия. Набегам подвергались не только русские земли, но и западные соседи. Былина вовлечена в Киевский цикл, у братьев, нашедших друг друга, русские имена, но вполне вероятно, что Кряков, их родной город, — историческая столица Польского государства.
вернуться
73