Но что с ней поделаешь! Опять наплыло, будто на фотобумаге, когда проявляешь, проступило радужно сквозь чёрную ночь её улыбающееся лицо, сощуренные глаза…
Да, Майя. Да, об этом. Самое тревожное из всего, о чём подумалось. Плохо с Майей… Уж лучше бы ничего вовсе не было!
Во тьме заалел светлячок папироски. Он двигался, постепенно приближаясь.
— Сергей Эргисович?
— Он самый… — ответил Аласов, не узнавая голоса.
Прохожий подошёл вплотную, в слабом свете папиросы обозначилось его лицо.
— А, Егор Егорович… Добрый вечер, уважаемый председатель. Откуда так поздно?
После истории с добыванием машины для Аксю Аласов с Кардашевским встречался несколько раз, отношения между ними сложились добрые.
— По участкам гонял. Дело такое наше, председательское. А чем всё в школе кончилось?
— Как и положено — играми да танцами…
— Выставка отличная! За передовой агротехникой мы вон куда ездим — в краснознаменный «Эсемях». А тут, оказывается, под боком. Я бы вашу Майю Ивановну на руках носил, честное слово!
Оба засмеялись. «И я бы носил», — не без горечи подумал Аласов. То, что Кардашевский так тепло сказал о Майе, сердечно расположило Сергея к этому человеку, затурканному своими председательскими заботами.
— А что, Егор Егорович, может, заглянем ко мне в дом? Обсудим, как нам носить Майю Унарову на руках?
— Есть другой вариант — отправиться ко мне. Там сегодня рыбный пирог запланирован.
— Да здравствует пирог! — воскликнул Аласов и единым духом перемахнул через изгородь.
Конечно, мальчишество это — идти в незнакомый дом, да ночью. Но такое водилось за Аласовым: был он лёгок на подъём.
— Оксана, дорогая! Гостя тебе привёл.
— Сейчас… Я сейчас! — метнулась женщина в соседнюю комнату; голос у жены Кардашевского был певучий, низкий — очень подходящий женщине, носящей такое звучное имя. — Присаживайтесь там, и извините меня, пожалуйста.
Увидев молодую женщину, успевшую за минуту красиво причесаться, Сергей не узнал хозяйки — да она ли? Ладошка у Оксаны была нежная.
— Каждый вечер вот так допоздна. Тойон мой…
— Тойон… — кивнул Кардашевский в сторону кухни, куда ушла жена. — Слыхали, Сергей Эргисович? Моя Оксана вроде того Карла Пятого, который с богом по-испански, с друзьями по-французски, с врагами по-немецки, а с женщинами по-итальянски. Оксана о делах — по-русски, когда я ей нравлюсь, на украинскую мову переходит: «Коханий мий…» А хочет приструнить, тут пробует по-якутски вразумлять. Благо десятка два слов знает. Тойон вот…
Заглянув в комнату, где только что переодевалась Оксана, Кардашевский поманил за собой гостя. В кроватке, разметавшись среди одеялец, спал толстенный малыш. Соска-пустышка лихо торчала у него в уголке рта.
— У нас тут своя выставка, — сказал Кардашевский с плохо скрываемой гордостью. — Тоже гибрид: волосы по-якутски ёжиком, а глаза синие… Ничего себе богатырь?
На цыпочках они вышли.
— Богатырь… И в такое хорошее время родился. Будет счастливым!
— Должен быть, — подтвердил Кардашевский со всей серьёзностью; и вдруг без всякого перехода: — Там у вас сегодня собрание десятиклассников должно было состояться… насчёт нашего колхоза. Сорвалось?
Сергей понял: председателю все известно, — не за этим ли Кардашевский и зазвал его к себе?