Глава третья
Солнце – светоч наш дневной…
Мег в своей чердачной спальне посмотрела на Ананду. Та дружески замолотила хвостом.
– И что это было? – спросила Мег.
Ананда лишь еще раз стукнула хвостом, разбудив котенка. Котенок вяло фыркнул и перебрался на другой угол подушки.
Мег посмотрела на свой старенький будильник, стоящий на привычном месте на книжной полке. Стрелки, похоже, не двигались.
– Совершенно не понимаю, что происходит.
Ананда тихонько заскулила, как скулит обычная собака в ответ на вопрос, простая дворняжка, каких много в деревне.
– Гаудиор, – пробормотала Мег. – Более радостный. Хорошее имя для единорога. Гаудиор. Ананда. Радость, без которой Вселенная развалится и схлопнется. Неужели наш мир утратил радость? И потому у нас тут такое творится?
Она задумчиво погладила Ананду, потом подняла руку, касавшуюся собачьего бока. От руки исходило теплое сияние.
– Я сказала Чарльзу Уоллесу, что отвыкла вникать. Наверное, я слишком повзрослела. Откуда ты узнала, что нужна нам, Ананда? Ведь когда я прикасаюсь к тебе, то вникаю так глубоко, как никогда прежде.
Мег снова положила руку на теплый бок и закрыла глаза, дрожа от сосредоточенности.
Она не увидела ни Чарльза Уоллеса, ни единорога. Не увидела ни знакомой местности со звездным валуном, лесом и холмами, ни ночного неба с бесчисленными галактиками. Она не увидела ничего. Вокруг не было ничего. Не было ветра, на котором можно нестись, который может сдуть.
Не было ничего. Не было ее. Не было темноты. Не было света. Ни взгляда, ни звука, ни касания, ни запаха, ни вкуса. Ни сна, ни пробуждения. Ни грез, ни знания.
Ничего.
А потом вспыхнула радость.
Все ее чувства ожили, пробудились и наполнились радостью.
Темнота была, и темнота была хороша. Как и свет.
Свет и тьма танцевали вместе, рождались вместе, порождали друг друга, никто не предшествовал, никто не шел следом – оба существовали в полноте своей, в ритме радости.
Утренние звезды пели вместе, и древняя гармония была юна, и это было хорошо. Это было очень хорошо.
А потом ослепительная звезда повернулась спиной к тьме, и тьма поглотила ее, и, поглотив ее, тьма сделалась тьмой, и теперь во тьме было нечто неправильное, и что-то неправильное было в свете. И это было нехорошо. Великолепие гармонии разбил пронзительный крик, шипение, смех, в котором не было веселья, а лишь отвратительная, ужасная какофония.
С непонятной уверенностью Мег осознала, что она сейчас переживает то, что переживает Чарльз Уоллес. Она не видела ни Чарльза Уоллеса, ни единорога, но она постигала знание Чарльза Уоллеса.
Разрушение гармонии было болью, было страданием, но гармония поднялась над болью, и радость запульсировала в свете, и свет с тьмой снова познали друг друга и стали частью радости.
Звезды и галактики помчались, становясь все ближе, ближе, пока множество галактик не сделались одной галактикой, одна галактика сделалась одной солнечной системой, одна солнечная система сделалась одной планетой. Нельзя было сказать, что это за планета, ибо она еще только формировалась. Пар поднимался над расплавленной поверхностью. В этом предначальном котле не могло быть ничего живого.
Потом появились всадники ветра и запели древнюю гармонию, и мелодия эта все еще была нова, и ласковые ветра остудили жар. И кипение, шипение, горение, испускание пара превратились в дождь, в эпохи дождя, тучи изливались непрерывными потоками дождя, что покрыл всю планету целительной тьмой, пока не иссякли наконец, и тусклый свет пробился сквозь полог и коснулся вод океана, слабо поблескивавшего, как огромная жемчужина.
Из моря поднялась земля и начала покрываться зеленью. Крохотные побеги превратились в огромные деревья, папоротники выше самых высоких дубов. Воздух был свеж и пах дождем и солнцем, зеленью деревьев и растений, синевой неба.
Воздух был насыщен влагой. Солнце горело, как медь, за плотной завесой облаков. Горизонт дрожал от жары. Из-за высокого папоротника высунулась маленькая зеленая голова на длинной тонкой шее, растущей из массивного тела. Шея покачивалась, пока маленькие глазки осматривались по сторонам.
Тучи закрыли солнце. Тропический ветерок усилился и превратился в холодный ветер. Папоротники поникли и увяли. Динозавры пытались уйти от холода и умирали: их легкие схлопывались от резкого понижения температуры. Лед неумолимо затягивал землю. В отдалении брел, принюхиваясь, огромный белый медведь, искал пищу.
Лед и снег, и потом снова дождь, и наконец солнечный свет, вырвавшийся из-за туч, и снова зелень, зелень травы и деревьев, синее небо днем, искорки звезд ночью.